|
Книги и работы Н.Шафер. В поисках еврейского счастья
Думал Коля о футболе,
О воротах и голах
И диктовку сделал ловко —
Семь ошибок в двух словах!
И вместо "тундай-тундай":
Ай-яй, ай-яй, ай-яй, ай-яй,
Семь ошибок в двух словах! —
что тоже получилось с национальным колоритом, поскольку "ай-яй, ай-яй" выполняет функцию типичной еврейской припевки во многих еврейских песнях. Вместе с "Рыбацкой" у Шишкова получилась двухчастная композиция на школьные темы, благодаря чему мелодии Дунаевского проповедовали моральные идеи среди учащихся и сурово бичевали лодырей учебы, как и лодырей колхозного труда: пусть тем и другим будет плохо и трудно, никакого либерализма.
Есть один музыкальный номер, которым режиссер В.Корш-Саблин не сумел распорядиться по-настоящему. Это "Еврейский танец" — один из блестящих оркестровых шедевров Дунаевского. Он столь же прекрасен, сколь глубок. Была такая старинная бытовая песня, которую в 50-х годах, уже после смерти композитора, воскресила Нехама Лифшицайте под названием "Воспоминание" (в оригинале, очевидно, песня называлась по-иному). Очень трогательная песня... Сквозь призму воспоминания взрослого человека здесь предстают картинки незабываемого поэтического детства, возникают "мягкие" образы родных и близких — отца, матери, бабушки... Лиризм песни усиливается припевкой "Йо-да-да, майдам, йо-да-да, майдам" — символ безвозвратно ушедших дней... Убежден, что Дунаевский хорошо знал эту песню. Потому что в первых четырех тактах "Еврейского танца" он "отталкивается" именно от этой припевки, чтобы потом ее развить до симфонического произведения пусть малой формы, но пространной идеи. Здесь все выстроено по принципу развития двух тем — основной и побочной. Главная тема вначале звучит таинственно — как осторожное прикосновение к тому, что кажется не совсем реальным, но хочется поверить в его существование. Дать ему определение, как чему-то живому и конкретному. Особая краска звучания побочной темы как бы "подхватывает" вопросительные интонации, с тем, чтобы их тут же нивелировать смысловой соотнесенностью с задуманной идеей: воскресение народной души в танце. Побочная тема как бы стимулирует основную, которая при повторе уже проявляет черты активной целеустремленности. Любопытна реакция побочной темы: она выражает "удовлетворение", что была принята к сведению и гибко ослабляет внутренний конфликт, подготовив ликующее звучание основной темы в финале. Но... Но в том победном ликовании, как и в "Еврейской рапсодии", написанной для джаз-оркестра Леонида Утесова, мы не найдем счастливого завершения музыкальной мысли. В апофеозном звучании оркестра — затаенный драматизм людских судеб: испытания выдержаны, а что будет дальше? Перед нами — богатырское торжество сплочения, но в этом сплочении чудится будущая изоляция и лебединая песнь прощания.
Как роскошно можно было бы поставить этот эпизод! Счастливые еврейские колхозники должны были "летать" в танце так, как будто для них не существует земного притяжения. Но лица, показанные крупным планом, выражали бы прошлую и будущую драму обездоленности. Глаза, глаза... В больших на выкате еврейских глазах — сиюминутное веселье, за которым скрывается безграничность страданий... Но нет, на экране мы видим другое. Звучат обрывки музыкальных фраз "Еврейского танца", но люди не танцуют, они сидят за столом, уставленным обильной пищей и винными бутылками, чокаются, пьют, едят и обмениваются восторженными репликами. А когда наконец-то пускаются в пляс, то звучит "Рыбацкая" в оркестровом изложении. И под эту милую музыку нечего показывать, кроме пляшущих евреев в прямом смысле этого слова. Нет никакого крутого сдвига. Ментальность "Еврейского танца" режиссер В.Корш-Саблин загубил на самом корню: он не сумел подняться до уровня мятежного мышления композитора.
Предполагаю, что в какой-то степени режиссер повлиял на композитора, побуждая его ослабить конфликтность "Еврейского танца", чтобы он апофеозно прозвучал в финале фильма, но, не добившись нужного эффекта, заменил его "Рыбацкой"15. Мое предположение основано на изучении грамзаписи "Еврейского танца" в исполнении оркестра Большого театра под управлением самого Дунаевского. Энергичное начало и последовательное усиление темпераментности начисто "снимает" весь безбрежный контекст. Это — явные следы рационального приспособления к финалу фильма. За внешним фейерверком — внутренняя власть пустоты, лишенная философичности.
|