|
Наум Шафер. День Брусиловского "В воздухе пахнет грозой"
- Выходит, что никакого единства нет?
- Оно есть. Но - с большими прорехами. Однако это отдельный разговор, и мы, может быть, к нему вернёмся. Но сейчас ты не ответил на мой главный вопрос: почему испокон веков евреям удаётся сохранить себя как нацию?
- Почему?
- Так я тебе таки отвечу. Они выжили благодаря своему юмору и оптимизму. Ты видел когда-нибудь в церкви пляшущего священника с кадилом в руках? Да это было бы воспринято как кощунство! Ты видел в мечети муллу, пустившегося вприсядку? Да все верующие тут же бы разбежались, а может быть, и побили бы его. А в синагоге ты можешь свободно увидеть подпрыгивающего и пляшущего раввина, и это воспринимается вполне нормально.
- Дядя Гриша, зачем ты мне приводишь такие примеры? - недоумённо спросил я.
- Да я подвожу к тому, что у тебя произошло с Брусиловским. Евреи спасаются смехом и оптимизмом. Вероятно, до Евгения Григорьевича дошло многое из того, о чём мы с тобой не знаем. Он ведь, наверное, вращается в высших кругах. Вот и даёт себе отдушину в различных розыгрышах. Понял? Он спасается юмором. Вот взял и разыграл Ерзаковича, своего же собрата.
- Ерзаковича?! - я подпрыгнул с кровати и встал в одних трусах перед продолжавшим сидеть дядей Гришей. - Ерзаковича? А не меня?
- Ну конечно, не тебя! Над тобой он просто немного подшутил, тем более, что ты дал ему для этого повод. А разыграл он Ерзаковича!
Я как бы заново родился. Надо же: ну как я сам не догадался до такой простой истины! Я что? Слишком амбициозен или, наоборот, закомплексован? Но как бы то ни было, чувство безрадостности личной судьбы мгновенно улетучилось.
- Значит, продолжать приходить на музицирование?
- Как ты смеешь в этом сомневаться? Тебе выпало величайшее счастье брать уроки у великого композитора, а ты раздумываешь, ходить или не ходить. Ты же сам сказал, что своих студентов из консерватории он приглашает домой выборочно, а ты приходишь к нему каждую неделю. Неужели ты не в состоянии это понять и оценить? Давай поскорее одевайся, завтракай и отправляйся. На вторую лекцию ты тоже опоздал. Так что чеши прямо к Брусиловскому. Кстати, какова тема сегодняшнего занятия?
- Евгений Григорьевич будет разбирать мою мазурку из оперы "Печорин".
- Ну слава Богу, что не краковяк.
- Дядя Гриша! И ты туда же! Нет у меня никакого краковяка - ни польского, ни африканского. Вместо краковяка - менуэт. Он выполняет функцию безмолвного объяснения в любви Печорина и Веры.
- Вот ты и взвился! Шуток не понимаешь. Зачем же целый час я толковал тебе о еврейском юморе и оптимизме? Ладно, пойду принимать свои горькие пилюли.
- Подожди, дядя Гриша, извини меня, пожалуйста. Я всё понял, только не могу сразу избавиться от вчерашнего впечатления. Но как мне теперь вести себя перед Евгением Григорьевичем?
- Так же, как прежде. Не вздумай даже заикнуться об Ерзаковиче. Разговаривайте, как всегда, о музыке, о литературе.
- А если он сам спросит?
- Сделай вид, что между вами произошёл пустяковый разговор, которому ты не придал особого значения.
- И всё?
- И всё! - Дядя Гриша скрылся за дверью.
"Ну нет,- думал я, усаживаясь в трамвай. - Это далеко не всё. Спасаться так спасаться. Разыграю-ка и я Брусиловского". На меня накатило отчаянное озорство. Еврей я или не еврей? У учителя надо учиться всему - и музыке, и литературе, и...весёлым розыгрышам. Конечно, дядя Гриша прав: самому мне не следует заикаться об Ерзаковиче. Но если Брусиловский затеет продолжать игру и со мной, то в ответ он получит... И, сойдя с трамвая на углу Шевченко и Сталина, я уже имел в голове готовый план действий.
По тому, как Евгений Григорьевич встретил меня с виноватым видом, я понял, что у него уже состоялся телефонный разговор с Борисом Григорьевичем, и он в курсе, что произошло в театре. Без обычных подтруниваний он стал анализировать мою мазурку, наигрывая на рояле отдельные такты и комментируя их. Суть его замечаний состояла в том, что мазурка получилась довольно удачной: в моём нотном письме стала проявляться уверенность и даже какая-то сила, но вот беда: моё румынское нутро опять-таки вылезло наружу.
- У вас получилась румынская мазурка, - заключил маэстро.
"Вот оно что,- подумал я. - Он эту мазурку ухе успел обсудить с Ерзаковичем, а потом, очевидно, спустя некоторое время позвонил ему и сообщил, что я вдобавок сочинил и африканский краковяк".
- Ну и что? - спросил я, а про себя додумал: "Не африканская же мазурка, а румынская".
- Возможно, румыны и танцуют мазурку,- продолжал маэстро,- но дело не в этом. Дело в том, что действие происходит на Кавказе, и танцевать румынскую мазурку - это нонсенс. Вот послушайте, что я скажу. Если вы не забыли, то я вам уже изволил доложить, что совсем недавно я сам увлёкся румынским фольклором и написал инструментальную пьесу "Румынские напевы", предназначенную - как бы вы думали? - для казахских народных инструментов. Так что мы с вами оба склонны к чудачеству. Но даже и в чудачестве должен быть смысл. Румынские интонации, интерпретируемые казахскими народными инструментами, приобретают какое-то новое свежее звучание. А какое новое звучание может приобрести румынская мазурка, исполняемая традиционным симфоническим оркестром среди русских дворян, окружённых черкесами? Да она будет восприниматься как чужеродный элемент... Повторяю: свои "Румынские напевы" я сочинил совсем недавно, примерно полгода назад. Вероятно, Господь Бог предвидел мою встречу с вами и решил укрепить наши взаимоотношения именно таким путём... Кстати, если мой астропрогноз сбудется и вы сделаете солидные успехи в музыкальном сочинительстве, то сможете вернуться в Молдавию и стать там национальным композитором... Впрочем, лучше будет, если вы навострите лыжи не в бывшую Бессарабию, а прямиком в социалистическую Румынию - скажем, в Бухарест.
|