|
Наум Шафер. День Брусиловского "В воздухе пахнет грозой"
О моём "Романсе Печорина" сказал буквально следующее:
- Мы с Борисом Григорьевичем пришли к выводу, что вы нашли точный драматургический узел. Теперь его следует, так сказать, развязать. Что-то из этого романса должно послужить лейтмотивом для развития образа. Возможно отдельные интонации перекочуют в будущую увертюру. И в финал, который должен быть ударным. В финале эти интонации должны прозвучать с особой трагической силой.
- Евгений Григорьевич! - с пафосом воскликнул я. - Финал уже написан! Ещё год тому назад! Буквально вслед за романсом!
Мне показалось, что маэстро поперхнулся. Он долго смотрел на меня. Потом, сильно заикаясь, спросил:
- Вы ч-что?.. Вы х-хотите сказать, что уже с-сочинили всю о-оперу?
- Да нет, Евгений Григорьевич. Просто я мысленно себе представил, как будет развиваться действие, и придумал финал. Меня охватило какое-то нетерпение. Я подумал: ведь до финала добираться очень долго. А почему бы его не написать сразу? И написал.
- И вы сможете его показать в следующий понедельник?
- Почему в следующий? Он у меня лежит вот в этой папке.
- Вот в этой папке, которую вы прислонили к ножке стула, на котором сидите?
- Да.
- И вы можете показать мне ноты именно сейчас?
- Да.
- В данную минуту?
- Конечно.
- Покажите!
Взяв из моих рук лист, маэстро рассмотрел его со всех сторон, а потом углубился в чтение клавира. Я сидел и ждал. Похмыкав и покачав головой, он отложил лист в сторону и несколько минут сидел молча. Затем начал набирать номер телефона и заговорил в трубку:
- Я ему тут толкую о золотых правилах оперного искусства, а он, оказывается, уже закончил всю оперу.
"Ерзакович!" - промелькнуло у меня в голове.
- Ну что "не может быть, не может быть"! - уже с раздражением продолжал Брусиловский. - Вот передо мной на столе лежит финал... Ой, только не надо уподоблять меня Никите... Ну ладно, ладно, не надо так импульсивно реагировать... Да ничего я не разыгрываю... Ну хорошо, каюсь, прибегнул к гиперболе... Но относительно финала я сказал чистую правду: вот он лежит у меня на столе... Партия фортепиано конечно же на прежнем школьном уровне... Но как он слышит будущий оркестр! И какое драматургическое чутьё - ему бы не только музыку, но и либретто надо писать... А что? Здесь он будет поболее грамотен... Филолог же! Вот если после "Дударая" у меня возникнет новая тема, то обращусь к нему за помощью... Ну, слава Богу, наконец-то я слышу заливистый здоровый смех! - С минуту продолжалось хихиканье, очевидно, в ответ на смех в трубке. - Ну, ладно. Если серьёзно, то он придумал роскошный финал... Не надо меня перебивать... Ведь до чего додумался наш храбрец? Он взял из середины "Бэлы" проходную фразу Печорина "Авось умру где-нибудь по дороге" и перенёс её в конец "Княжны Мэри", благодаря чему концовка оперы, если он её полностью напишет, приведёт публику в трепет. А? Два жандарма становятся по бокам Печорина, а он им выдаёт: "Берите меня, везите меня, авось умру где-нибудь по дороге!" Эффект потрясающий. Под реквиемное тутти оркестра занавес медленно закрывается. Публика в оцепенении. Потом - взрыв оваций и истеричные крики
"Автора! Автора!" После чего начинается новая эпоха в оперном искусстве. И нашего еврейского Тулебаева с почтением, без экзамена, принимают в Московскую консерваторию и назначают повышенную стипендию имени... имени... В общем, тут комментарии излишни.
"Стипендия имени Сталина",- догадался я.
После того как Евгений Григорьевич положил трубку, он обратился ко мне:
- Ерзакович подозревает, что у вас должно быть ещё что-то. Если финал написан год назад, то не могли же вы полностью переключиться на побочные романсики и лёгкие фортепианные штучки. Я же чувствую, что вы буквально загипнотизированы этим Жоржем. Сознайтесь: у вас есть ещё какие-нибудь куски из будущей оперы?
- Вообще-то да... Номеров примерно десять.
- Ого! И когда вы их успели сотворить?
Я попытался уклониться от прямого ответа... Ведь у меня было сотворено ещё целых восемнадцать номеров для пьесы Михаила Светлова "Сказка", но тщательно скрывал сей факт от Брусиловского. Почему? А я хотел преподнести ему сюрприз. Дело в том, что художественная самодеятельность при алма-атинском Заводе тяжёлого машиностроения (АЗТМ) репетировала пьесу Светлова с моей музыкой, и я замыслил пригласить Евгения Григорьевича на премьеру без предварительного предупреждения. Неожиданно! Чтобы сразить его каскадом инструментальных и песенных мелодий! Правда, меня несколько удручало, что репетиции велись под один-единственный баян, но я надеялся на помощь ансамбля Мельцанского, тем более, что Владимир Леонидович обещал найти приличного скрипача для драматического эпизода "Смерть Кати". А "Цирковую песенку" уже распевали все участники спектакля, хотя она была персональным номером лишь одного действующего лица - Виктора. Опять-таки, забегая вперёд, скажу: из моей затеи ничего не вышло. Баянист оказался слухачом и не справился ни с одним инструментальным номером; несколько песен (в том числе принципиальная для меня "Песня Моисея") были вообще выброшены из спектакля; ансамбль Мельцанского по каким-то причинам не смог принять участие в постановке; пришёл лишь один скрипач по имени Борис (фамилию забыл), который довольно эффектно исполнил скрипичное соло, но это не сделало погоды - музыкальная часть спектакля была провалена. Чувствами, эмоциями и разумом я уже был готов к подобному провалу, поэтому и не пригласил Евгения Григорьевича на так называемую "премьеру". И он так никогда и не узнал, что среди моих опусов затерялся внушительный музыкальный материал, связанный с пьесой Михаила Светлова "Сказка".
|