Но композитор еще не исчерпал все варианты развития своей мелодии. Впереди нас ждет еще один сюрприз - прекрасный лирико-драматический романс для скрипки и фортепиано на тему "Песни о Волге".
И вот наступает самый ответственный момент. Дуню привели в штаб олимпиады. Она стоит на сцене - на виду у жюри и многочисленных зрителей. Всем не терпится поскорее узнать: кто же автор знаменитой песни? И Дуня собирается с духом:
- Товарищи! Что хотите со мной делайте, но эту песню сочинила... я!
И начинает петь - широко, величаво, - и, подхваченная симфоническим оркестром, песня снова превращается в гимническую поэму. Да, это действительно самый ответственный "музыкальный момент": Д у н я (Д у н а е в с к и й) п о к а з ы в а е т, к а к н а д о п е т ь "П е с н ю о В о л г е". Одного этого "момента" было бы достаточно, чтобы решить, какой вариант песни следует сделать каноническим. Но в фильме есть еще один "момент", окончательно снимающий все сомнения. По прихоти сценариста Н. Эрдмана, а также повинуясь режиссерской фантазии Г. Александрова, Дуня исчезает на виду у публики именно тогда, когда председатель жюри олимпиады собирается вручить ей приз. Растерявшийся председатель просит, чтобы хоровой коллектив исполнил песню без участия автора. И хор начинает петь песню в ритме марша. Но едва он успевает допеть куплет, как Бывалов, польстившись на приз, портит этот самый марш: пробравшись на эстрадную площадку, наш вездесущий бюрократ делает попытку солировать припев "Красавица народная", но голос у него срывается, и под общий смех его просят "очистить палубу"... Нет, маршевое исполнение "Песни о Волге" в фильме решительно не удается, а в последнем эпизоде попытка такого исполнения просто-напросто кончается смехом.
Не исключено возражение: авторы фильма, дескать, в данном эпизоде вовсе не поднимали музыкально-исполнительских проблем; у них была иная задача - показать "поющего" Бы-валова с целью его окончательной и прочной компрометации... Что ж, пожалуй, так оно и есть. Но позволю себе отвлечься и сослаться на один пример из области литературоведения. В книге "Мастерство Пушкина" Д.Д. Благой, рассматривая песню Земфиры "Старый муж, грозный муж" как художественный центр поэмы "Цыгане", подсчитал, что она расположена в среднем из одиннадцати отрывков - шестом; кроме того, он подсчитал, что от начала поэмы до песни Земфиры содержится двести пятьдесят восемь строк, а после песни до эпилога - двести пятьдесят шесть строк. Поразительный математический расчет! Но неужели Пушкин, работая над "Цыганами", прибегал к помощи математики? Прежде чем ответить на этот вопрос, Д.Д. Благой обращается к воспоминаниям академика А.Н. Крылова о замечательном русском умельце Титове, который, не имея специального математического образования, выполнял "на глазок" сложнейшие чертежи для кораблестроительных работ, а потом, когда специалисты проверяли эти чертежи, они поражались их соответствию математическим формулам. Что же Пушкин? Ну, разумеется, делает вывод Благой, Пушкин "не по заранее подготовленным математическим формулам располагал "части в отношении к целому", н о с а м о э т о р а с п о л о ж е н и е о к а з ы в а л о с ь в п о л н о м с н и м и с о о т в е т с т в и и , б ы л о д о п о р а з и т е л ь н о г о м а т е м а т и ч н о"16 (разрядка моя,- Н.Ш.).
Вывод ученого-литературоведа концептуален по отношению ко всем видам подлинного искусства, в том числе и к кинематографическим произведениям. Ну конечно же, ни Александров, ни Дунаевский, разрабатывая финальный эпизод "Волги-Волги", не ставили перед собой цели подвергнуть сомнению маршевое исполнение "Песни о Волге". Ни к каким математическим расчетам они, естественно, не прибегали. Математика вторглась в фильм стихийно - так, как это происходит в любом истинном произведении искусства. "Ударный" финальный эпизод, низвергающий Бывалова с пьедестала, одновременно отвергает и маршевое исполнение песни. Причем настолько действенно, что, когда в самом конце фильма, после заключительных куплетов с моралью, припев "Песни о Волге" в маршевом ритме благополучно венчает все комедийные ситуации, то этот припев воспринимается как завершение моральных куплетов, и только.