|
Наум Шафер. День Брусиловского Через все испытания – с Брусиловским!
Сочиняя, я мысленно разговаривал с Брусиловским, иногда шёпотом произнося слова:
- Вы не будете возражать, дорогой Евгений Григорьевич, если я что-то сварганю в тюремно-блатном стиле? Что поделаешь - обстоятельства обязывают, тем более, что мои сокамерники беспрерывно напевают "Купите бублички". Вот и оттолкнувшись от "Бубличек", я неожиданно выдал длиннющую песню в стиле бытового фольклора "В тюремной камере". И - поворот в другую сторону. В нашей интеллектуальной тюремной камере оказался журнал, в котором я нашёл стихотворение В.Коротеева "Можно всё ещё вернуть". Очень неуклюжее стихотворение. Но вот первый куплет бесподобен в своей гениальной простоте. В нём сказано всё, и дальше не надо было продолжать. Судите сами, Евгений Григорьевич:
Можно всё еще вернуть,
Можно всё ещё поправить, -
Только ласково взглянуть,
По головушке погладить.
Что? Однокуплетных песен не бывает? Так я же дважды использую первый куплет, но при повторе будет абсолютно другая мелодия. Таким образом, в первый раз куплет прозвучит как тихое раздумье, а во второй - как отчаянный призыв не разрушать единства близких и родных душ. А? Разрешаете? Благодарю вас за дружеское одобрение. А вот сейчас я уже сижу в целиноградской пересыльной тюрьме. И чем занимаюсь? Строчу слова и музыку новой песни под названием "Прощальная". Что? У меня уже была такая песня? Да, маэстро, была, но не с таким, а с похожим названием - "Прощание". Я её сочинил за год до ареста, в 1970-м году. Её содержание - трагическое прощание русской женщины с мужем-евреем, который навсегда уезжает в Израиль. А в новой песне иная ситуация. Она - автобиографична. Дело в том, что когда меня переправляли из павлодарской тюрьмы в Целиноградскую, Наташе и Лазарю разрешили присутствовать на перроне вокзала, где стоял поезд со спецвагоном. Меня конвоировали под ружьем и с собакой. Перед тем как подняться по ступенькам в вагон я оглянулся и увидел приближающуюся Наташу. Оказывается, ей позволили проститься со мной. Мы поцеловались, и она успела шепнуть: "Ты снишься мне каждую ночь и будешь продолжать сниться. Значит, мы никогда не расстанемся". И вот, Евгений Григорьевич, сидя в целиноградской тюрьме, я ответил ей песней, которая заканчивается такими словами:
Пусть во мраке лет пропадёт мой след,
Пусть растают годы, как мгновенье,-
Я назло судьбе буду вновь к тебе
Приходить, как прежде, в сновиденьях.
Вот так я "докладывал" Брусиловскому о возобновлении своего композиторского творчества, невзирая на то, что осенью 1968 года он резко оборвал телефонный разговор, обвинив меня в самопредательстве. Но, как уже было упомянуто выше, содержание этого разговора я приберёг для финала своего повествования. А сейчас хочу сказать, что "Прощальная" была допущена к исполнению художественной самодеятельностью лагеря, но с перенесением действия в ХIХ-ый век и под названием "Прощание декабриста". В связи с этим пришлось изменить некоторые детали в тексте. Например, вместо "И бедой сражён скорбный мой вагон", зэки пели "И понуро ждёт тройка у ворот", а вместо "Беспрерывно поезд мчится" пели "Беспрерывно тройка мчится". Но так пели со сцены. А в бараке напевали с первоначальным текстом, приговаривая: "Здорово у тебя, Григорьич, получилось! Ты не только про себя самого сочинил, а про всех нас".
Григорьич... Именно так меня называли собратья по несчастью. А "профессором" они именовали худощавого и обшарпанного юнца, который попал в лагерь из-за того, что в автобусе влез неудачно к кому-то в карман. Таковы парадоксальные законы зоны по части присвоения кличек. Позже мне объяснили, что кличка по отчеству - это знак величайшего уважения: мол, ты - свой в доску, хотя и очкастый интеллигентик. А ведь вначале, по прибытии в колонию, с меня насильно сняли новенькую телогрейку, купленную Наташей, взамен подкинули какую-то рвань, а затем собирались "замочить", когда узнали, что я попытался выяснить у начальства, есть ли у заключённого какие-либо права на личные вещи. Подробности опускаю, но кто интересуется, того отсылаю к книге Сергея Горбунова "Поезд дальнего следования" (Павлодар, 2005 г.). Там, в рассказе "Сила поэзии" посвящённом мне, писатель, дав волю фантазии, все-таки с правдивой убедительностью воссоздал антураж всего происшедшего.
Я же добавлю, что это была колония общего режима, и там отбывали срок не отпетые преступники или убийцы, а шофёры, допустившие аварию, кассиры, провинившиеся в растрате казённых денег, баптисты, организовавшие незаконные секты.
|