|
Наум Шафер. День Брусиловского Через все испытания – с Брусиловским!
- Ну а ты, Григорьич, самый грамотный среди нас,- обратился ко мне бригадир. - Наверно, дослужился до капитана, а может, и до майора.
- Да нет, ребята,- мягко возразил я. -У меня чин простого лейтенанта.
- Так это же прикольно! - подытожил Подцепун. - Хоть один офицер в нашей кодле! Давай командуй!
- Приказываю Подцепуну принять командование застольем в честь праздника Советской армии и Военно-морского флота! - с нарочитой важностью произнёс я.
- Есть! - Бригадир отдавая честь, приложил руку к мнимому козырьку. Братва, слушай сюда!
И далее началось нечто похожее на разорванность музыкальной драматургии: чоканье железными кружками в сопровождении килечного закусона, отрывочные рассказы и анекдоты из армейской жизни, пение блатных песен, чередующееся (прошу прощения) с отборным матом по адресу неверных женщин. Но больше всего доставалось солдатам, стоявшим с автоматами на вышках зоны.
- Плевать нам на этих педеков! - кричал порядочно охмелевший Подцепун. - Содрать бы с них армейскую форму, чтобы не позорили нашу родную армию.
- Плевать! Плевать! - подхватывали все дружным хором. - Содрать! Содрать!
... Я лежал и припоминал другие детали. И вдруг, неожиданно для самого себя, громко сказал:
- Ребята! А ведь я пропел вам вторую редакцию песни. В первой редакции была совершенно другая концовка.
В полутьме я увидел приподнятую голову бригадира:
- Григорьич, кончай со своими интеллигентскими штучками: редакция, шморакция... Говори толком и по-простому.
- Ребята, в первоначальной редакции у меня была другая концовка, без всякого обобщения.
- Кончай про общение, говори прямо, что написал раньше.
- А раньше был сплошной монолог бригадира. Не было авторских слов, что мы собрались на скудный пир, чтобы выпить за праздник Октября.
- А что было?
- Было то, как было на самом деле.
- А ну выдай!
И я пропел всю песню с первоначальным финалом:
"Отбросим прочь печали и заботы!
Сомкнёмся дружно в радостном строю!
И выпьем мы за День Морского флота
И за родную Армию свою!
И нам плевать - пусть каждый это знает!
Что на посту, сжимая автомат,
Нас день и ночь со злобой охраняет
Родной Советской армии солдат!"
Что тут началось - трудно вообразить и описать! Оказывается, никто ещё не заснул. Как по команде, все соскочили со своих лежанок, стащили меня со второго яруса и принялись тормошить и не слишком больно колошматить, приговаривая:
- Так это ж наша песня! Что ж ты, Григорьич, мозги нам пудрил? Братва, хватай бумагу и карандаши, записываем слова! Будем петь эту песню в строю, когда нас поведут на объект!
-Да вы с ума сошли! - вскричал я в ответ, стараясь скрыть вспыхнувшее умиление. - Вам добавят срок, а меня как автора вообще не выпустят!
Что привело меня в умиление? Вот эта ненароком брошенная фраза: "Так это ж наша песня!" Евгений Григорьевич, где вы? Что вы скажете, узнав, что одна из моих песен уже стала народной? Может быть, горькая реальная концовка более приемлема, чем сентиментальный аллегорический финал? Всегда ли истинна артельная оценка? Как же быть со словами Пушкина, обращенными к Поэту: "Ты сам свой высший суд"?
А вот так и быть. Вернувшись на волю, я с помощью дочери Лизы записал на магнитофоне в авторском исполнении всё-таки вторую редакцию песни: "И пьют тайком... за праздник Октября". А потом, когда распался Советский Союз, вышли официально в свет три лазерных диска, где уже разные профессиональные исполнители спели "Праздник" в той же редакции, которую бурно отвергли зеки.
Ну как мог я поступить иначе! Защитив в свое время диссертацию об оклеветанном писателе Бруно Ясенском, я многие годы с горечью вспоминал его пронзительные строки, написанные в тюрьме в ожидании расстрела:
Но я не корю тебя, Родина-мать.
Я знаю, что только в сынах разуверясь,
Могла ты поверить в подобную ересь
И песню мою, как шпагу, сломать.
И сейчас, когда я пишу эти строки в канун столетия Великой Октябрьской социалистической революции, то прошу прощения у своих бывших товарищей по несчастью за то, что не послушался их и вернулся к так называемому "обобщению". Россия, истерзанная политическими предателями и новоявленными буржуями, не должна забывать о тех, кто остался верен лучшим революционным идеалам и славным традициям многовековой истории и культуры.
Но возвращаюсь к своим лагерным будням. Что, помимо музыкального творчества, помогало мне преодолеть физические и душевные переживания? Не только поддержка родных и близких людей, но и то, что в советском лагере поощрялось духовное формирование личности.
|