|
Наум Шафер. День Брусиловского Через все испытания – с Брусиловским!
Всё это опер говорил, опустив голову и перебирая бумаги на столе, а потом, посмотрев мне в глаза, произнёс с улыбкой:
- Поздравляю вас. Вашему Абзалу чертовски повезло. Ему не просто скостили срок, а полностью реабилитировали. Завтра будем его выпускать, а по месту жительства он получит компенсацию. Только не подумайте, что ликвидировали неугодную вам статью из Уголовного кодекса. Она осталась. Просто произошло счастливое совпадение обстоятельств. Тот бандит, который напал на Абзала, оклемавшись в больнице, сразу же совершил новое преступление и теперь сидит в тюрьме.
Не буду описывать своё внутреннее ликование. А опер уже перешёл к другой теме:
- Вы, насколько мне известно, являетесь учеником Евгения Брусиловского. Ну и как вы с ним собираетесь общаться, когда освободитесь? Ведь Москва - это не Алма-Ата.
- А причём здесь Москва? - с недоумением спросил я.
- Как? - удивился опер. - Разве вы не в курсе, что он навсегда покинул Алма-Ату? Уже больше года...
У меня померкло в глазах... Что за мистические совпадения? В тюремной камере узнал о смерти Хрущёва, который ликвидировал ГУЛАГ, а здесь в зоне - о бегстве Брусиловского. Что - окончательно довели его? Ведь он душой и телом прикипел к Казахстану...
- Откуда у вас такие сведения? - наконец, спросил я. - Впрочем, извините за глупый вопрос. Вам ведь всё известно. На то вы и... - дальше я не договорил.
Умница опер отлично понял, почему я замолк и направил разговор несколько в иную сторону. Он ошарашил меня неожиданной репликой:
- Я ведь с молодых лет стал поклонником его музыки.
- Вы? Вы? - Моя реакция была до неприличия острой, - Здесь? В зоне? Не ожидал здесь встретить поклонников Брусиловского, особенно среди начальства.
Сделав вид, что не заметил моей бестактности, опер продолжал:
- Мой интерес к Брусиловскому возник после премьеры оперы "Дударай" в театре имени Абая, куда я привёл взвод солдат из войск МВД. До этого, можно сказать, сидел на голом месте и совсем не имел понятия об оперном искусстве. Так что "Дударай" - это вообще первая опера, которую я услышал и увидел на сцене. Понимаете? Да это же в моей жизни настоящее историческое событие! К тому же это была премьера. Понимаете? Премьера!
- Как? - всполошился я. - Вы были на премьере 30 мая 1953 года?
- Число не помню, но да, это был май 1953 года. Руководство театра опасалось, что на премьере зал не будет заполнен, и, как это водилось в те времена, обратилось в некоторые организации, привести на халяву определённое количество лиц. Я тогда, естественно, ещё не был майором, а молоденьким ефрейтором и командовал взводом. Вот я и привёл этот взвод.
-Товарищ майор! - воскликнул я. - Так ведь и я тоже был в день премьеры…
Опер поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем:
- Хорошо, что мы с вами только вдвоём. Извините, пожалуйста, но временно забудьте слово "товарищ". Обращайтесь ко мне со словом "гражданин". Так положено, ничего не поделаешь. Вот выйдете на свободу девятого марта 1973-го года - и мы уже будем друг для друга законными "товарищами".
Эта беседа как бы встряхнула и перетряхнула меня. Конечно, защемило сердце: Брусиловского уже нет в Алма-Ате. Но Москва ведь не заграница... Надо выдюжить. Может быть, как-нибудь... где-нибудь... что-нибудь... Я и сам не знал, на что надеялся. Но надо доказать, что я не перестал быть композитором даже за колючей проволокой.
Все эти переживания вновь обернулись приливом творчества. После "Постоялого саманного дворика", сочинённого в Джамбулской пересыльной тюрьме, наступило некоторое затишье. Но затем, под впечатлением беседы с опером, пошла череда песен: "Праздник", "Самолёт", "Тоска по Родине", "Союз друзей", "Ещё мы с тобою покамест на ВЫ", "Песенка про Лисёнка" и несколько других, не сохранившихся. Часть из них - на собственные стихи, другие - на стихи Граубина, Евтушенко, Окуджавы, Храмова ... Но, как изрёк Экклезиаст, "кто любит серебро, тот не насытится серебром".
Я тосковал не только по родным и близким, но и по незабвенному учителю Евгению Григорьевичу Брусиловскому. Вот уж кто больше всех удивится моим тюремным опусам! Всеми силами пытался отогнать мысль, что после осеннего телефонного разговора 1968-го года наша встреча вряд ли состоится. И просто сгорал от нетерпения ошеломить его необычной тематикой. А темы подсказывались окружающей жизнью, и мелодии рвались из трепещущего сердца без всякой насильственной подгоняловки. Как сейчас мне хотелось бы поведать историю каждой из них! Но ограничусь рассказом лишь об одной - под названием "Праздник". Тем более, что она имеет отношение к истории с браслетом, так и не подаренным Наташе.
|