|
Наум Шафер. День Брусиловского История создания восьмой оперы
А теперь обратите внимание, как Брусиловский пытается оправдать вольный стиль поведения Тулебаева, стремящегося (если называть вещи своими именами) просто жуировать жизнью, да ещё в те времена, когда шла кровопролитная война с германским фашизмом. Задавшись целью сформировать его будущий авторитет, маэстро постоянно прибегает к извинительной улыбке:
"Жизнь в Алма-Ате была трудная и дорогая. Мукан перманентно очень нуждался, и поэтому ему приходилось безбожно хитрить. Каждую песню он продавал по нескольку раз: то на радио, то в филармонию, то в оперном театре. Работать постоянно где-либо он не хотел, да и не умел, в нём сидел этакий вольный казах, а жить было надо. Жизнь он очень любил, но понимал её по-своему: только как радость свободы и наслаждения всем, что она может дать".
Итак, в 1942 году, когда Брусиловский интенсивно работал над военной оперой "Гвардия, алга!" ("Гвардия, вперёд!"), Тулебаев стремился жить легко и весело, виртуозно продавая свои песни - песни, которым Брусиловский успевал между делом придавать товарный вид. Мало того, бескорыстный маэстро привлёк очаровательного ловкача к совместной работе над Гимном казахской ССР - и тем самым выдвинул его на передний план музыкальной культуры, застраховал от официальной критики и от всяких бытовых жизненных неурядиц.
... Нy а теперь перехожу к самому главному - к истории создания оперы "Биржан и Сара". То, что данная опера принадлежит исключительно Мукану Тулебаеву - это намеренно придуманный миф, происхождение которого хорошо известно казахстанским музыковедам, но никто до сих пор не решается его развеять. Рискну взять на себя эту миссию, хотя отлично сознаю, какие негативные последствия меня ожидают в связи с возникновением обострённых коллизий.
Начну с того, что профессор Кажим Жумалиев написал либретто специально для Брусиловского. Мало того, придя в Театр имени Абая, официально заявил, что с другими композиторами он работать не будет. Но Брусиловский уговорил его уступить либретто Тулебаеву: дескать, нужно дать возможность молодому неизвестному композитору по-настоящему развернуться и продемонстрировать свой талант. Одновременно будет прославлен и Биржан, чьи песни и чья трагическая судьба станут всем известны. И вот посмотрите, как Брусиловский, не понимая, что роет сам себе могилу, пытается обосновать своё решение смодулировать личность первого композитора-казаха, обратившегося к оперному жанру:
"Конечно, Биржан - яркая, романтическая личность, автор замечательных песен, один из крупнейших казахских певцов XIX века - всё это, безусловно, интересно, да и в либретто много удачных сцен, персонажи характерны и контрастны, но… Все эти ситуации в моей практике уже были и потеряли свою новизну и заманчивость, а вот для Тулебаева этот сюжет, как говорится, в самый раз. В ладово-интонационной сфере казахской народной песни он уже, судя по песням, написанным им самим за последнее время, освоился достаточно, тяготеет к лирико-созерцательно-меланхолическому творчеству, правда, сочиняет обычно очень долго, кропотливо упорно стуча на рояле, но ведь можно и не торопиться, не спешить, как обычно приходится мне. Технически он, скажем прямо, совершенно не подготовлен к решению такой крупной задачи, но я-то буду рядом - справится. Зато какая сенсация! Первый казахский композитор написал оперу! Первая казахская опера! Разве это не моя победа - подготовить и выдвинуть казахского композитора? "
Конечно же, маэстро временами отдавал себе отчёт, что пустился на авантюру, но всеми силами пытался уговорить уже не либреттиста Жумалиева, а самого себя:
"Это была, конечно, авантюрная затея, но полезная и нужная. Да и Мукан с его лирическим обаянием баловня судьбы, свободолюбивого жизнелюба, берущего от жизни только радость наслаждения, тоже в значительной мере тяготел к красивой, авантюрной манере в образе жизни. С ним было интересно и легко работать, эта натура была исключительно восприимчивая. Всё, что ему было нужно, что ему нравилось, что было ему необходимо, он схватывал на лету, как Шакен Айманов. Как губка, впитывая и хорошее, и плохое, он никогда не претендовал на роль нотного трудяги и даже, вероятно, в душе презирал такое амплуа. Что-то в нём сидело чисто национальное, степное, вольнолюбивое".
Парадокс в том, что Брусиловскому приходилось уговаривать ещё и самого Тулебаева. Тот поначалу испуганно брыкался, а потом осмелел под напором логики своего учителя.
|