|
Наум Шафер. День Брусиловского Грушницкий и Печорин
Да... Но анекдот медленно и неуклонно переходил в трагедию. Когда Грушницкий отказался извиниться, Печорин объявил, что его пистолет не заряжен и потребовал исправить ошибку. Драгунский же капитан стал кипятиться: дескать, если пуля выпала из пистолета, то, по правилам дуэли, его нельзя перезаряжать. "Хорошо,- сказал Печорин,- если так, то мы с вами будем стреляться на тех же условиях".
Последовал очередной комментарий композитора:
- Теперь вы поняли, почему Печорин так хладнокровно готовился к дуэли и не боялся смерти? Не только потому, что не дорожил жизнью, а и потому, что был блестящим психологом. Он уже заранее знал, что Драгунский капитан окажется трусом. Запомните: все подлые и коварные люди непременно пасуют в опасных обстоятельствах и выдают с головой свою жалкую трусость и постыдное малодушие. Разумеется, капитан замялся и уклонился от дуэли. На это и рассчитывал умница Печорин. И вот на фоне его перепалки с капитаном ещё ярче проявилось духовное просветление Грушницкого. Подтвердите это дальнейшим чтением.
И я продолжал:
"Грушницкий стоял, опустив голову на грудь, смущённый и мрачный.
- Оставь их! - сказал он наконец капитану, который хотел вырвать пистолет мой из рук Вернера... - Ведь ты сам знаешь, что они правы.
Напрасно капитан делал ему разные знаки, - Грушницкий не хотел смотреть.
Между тем доктор зарядил пистолет и подал мне".
- Браво! Браво! Браво! - стал восклицать маэстро. - Вот суть подлинного внутреннего мира Грушницкого! "Оставь их! Ведь ты сам знаешь, что они правы", Драгунский капитан до конца остался подлецом, а Грушницкий перед лицом Бога и собственной совести подавил в себе всё низкое и превзошёл в благородстве и справедливости Героя нашего времени. В этих двух словах "Они правы" - квинтэссенция волнующих его чувств и мыслей. Ну - что, по-вашему, должен был сделать Печорин, когда после слов Грушницкого он получил заряженный пистолет?
- Не знаю, Евгений Григорьевич,- растерянно ответил я.
- Не знаете, а взялись писать оперу. Да ещё и обиделись, когда я решил устроить вам маленький допрос. Так слушайте, что я вам скажу. Удовлетворённый своей психологической победой над заговорщиками, Печорин, как и Грушницкий, должен был выстрелить в воздух. А он что сделал? Читайте дальше.
И я прочитал слова Печорина, который, держа в руках заряженный пистолет, ещё раз потребовал извинения от теперь уже безоружного Грушницкого.
- Скажите,- спросил Брусиловский,- как бы вы себя повели, если бы у вас потребовали извинения под дулом пистолета? Вы бы извинились - даже если это требование было бы справедливым?
- Ни за что на свете! - с преувеличенным пафосом воскликнул я. - Лучше потерять жизнь, чем собственное достоинство! - А потом уже спокойней: - Вот если бы Печорин отбросил в сторону пистолет, подошёл бы ко мне и дружески хлопнул по плечу, то тогда... то тогда я бы, пожалуй, извинился.
- А Печорин,- подхватил композитор,- довёл Грушницкого до такого состояния, что он мог ответить только так... Не читайте, я помню его слова наизусть: "Стреляйте! Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоём нет места". - И мгновенный комментарий: - Какое сложное движение души! Какое изумительное чувство собственного достоинства! И какая беспощадная самооценка перед лицом смерти: "Я себя презираю!" Ведь в этих трёх словах - покаяние, самоочищение и наказание самого себя за то, что поддался низким страстям и связался с кретинами. И опять-таки запомните: самое действенное наказание - это то, на которое человек сам себя обрекает. А не то, на которое его обрекают другие, пусть даже и по заслугам.
Далее я прочитал о роковом выстреле Печорина, после которого Грушницкий низвергнулся в пропасть. Дойдя до описания, как, спускаясь по тропинке вниз, Печорин заметил между расщелинами скал окровавленный труп Грушницкого, композитор меня остановил:
- Дальше не читайте.
Мне трудно сказать, сколько времени длилось тягостное молчание. Я сидел как ошпаренный кипятком. Чёрт знает, что такое! Ведь роман Лермонтова я читал неисчислимое количество раз и при этом всегда переживал за Печорина, полагая, что Грушницкий получил заслуженную кару. И как теперь всё перевернулось вверх дном! В чём заключалась магия сегодняшнего совместного чтения и почему эпизод дуэли неожиданно приобрёл обратную идейную силу? Неужели там, где господствует культ личности (в данном случае культ Печорина), всё остальное становится мелким?
|