|
Наум Шафер. День Брусиловского Грушницкий и Печорин
- Правда,- добавил композитор,- здесь есть и элемент бравады. Он ведь не сомневался, что уцелеет, поскольку у Печорина в руках будет незаряженный пистолет. Видите, как беспрерывно одно перетекает в другое и получается что-то третье. А когда Печорин выразил уверенность, что убит будет не он, а его противник, то как отреагировал Грушницкий? Ну-ка прочитайте снова.
И я прочитал: "Он смутился, покраснел, потом принуждённо захохотал".
Брусиловский, забыв, что мне же и предложено комментировать прочитанное, принялся растолковывать:
- Смутился! Покраснел! Захохотал! Всего три слова, а в них весь внутренний портрет незаурядного Грушницкого. Подчёркиваю: незаурядного! Почему смутился? Да потому, что пожалел наивную - так ему казалось - самоуверенность Печорина. Он ведь не догадывался, что Печорин знает об их заговоре. Покраснел, потому что ему стало стыдно перед своим бывшим другом и перед самим собой. А захохотал, чтобы снять возникшее напряжение. Причём обратите внимание: не просто захохотал, а принуждённо захохотал. У Лермонтова на весу каждое слово. Принуждённо! Это значит, что Грушницкому было не до смеха. Он захохотал трагически. Ну скажите сами: разве это не такая же сложная личность, как Печорин? А в школах учителя литературы, как бы сговорившись, только тем и занимаются, что духовно возвышают одного героя за счёт "ничтожества" другого. Но разве у ничтожного человека может быть такой широкий круг эмоций, как у Грушницкого? Разве ничтожный человек мог бы в подобной ситуации смущаться, краснеть и трагически смеяться? Да он ходил бы кандибобером и с победным нахальным видом глядел бы на противника!
Дальнейшее развитие событий - венец психологической расчётливости Печорина, фантастический рост масштаба и строгой требовательности к самому себе. Даже умница Вернер не мог понять, на что надеется его подопечный, ужесточая условия дуэли. По идее он должен был их смягчать, зная, что против него затеян заговор, а он, наоборот, всё ужесточил. Если противники придумали стреляться на расстоянии всего лишь шести шагов, - а военный человек вряд ли в таком случае промахнётся - то Печорин предложил не сходиться противникам, а бросить жребий, кому стрелять первому, и тот, в кого будут стрелять, должен стоять спиной к краю пропасти - так что даже от лёгкой раны он низвергнется в эту самую пропасть и разобьётся в лепёшку.
При продолжении чтения я не узнавал маэстро. Обычно сдержанный, ироничный, подчас гневливый, он на этот раз был чрезмерно возбуждён и с сильным заиканием объяснял то, что я и сам понимал:
- Почему Печорин ужесточил условия дуэли? Да чтобы Грушницкий не удовлетворил своё самолюбие лёгкой раной противника. Грушницкий должен был понять, что из обычного дуэлянта он превратится в стопроцентного убийцу. Почему Грушницкий отвёл в сторону драгунского капитана и принялся с жаром что-то ему шептать? Да потому что он решил принять срочные меры против своего лжегеройства, которое в дворянской среде истолковывается как утрата чести и достоинства. Почему драгунский капитан воскликнул "Ты дурак!"? Да потому что - убеждён в этом! - Грушницкий потребовал, чтобы капитан зарядил пистолет Печорина. Ну - каков Грушницкий? Ничтожный пошляк, да? Читайте дальше!
Дойдя до момента, когда по пути к месту дуэли Грушницкий споткнулся и упал, Брусиловский вновь меня прервал:
- Вот его душевное состояние! Вот его муки совести!
А Печорин продолжал испытывать своего бывшего бедного товарища. Когда выпал жребий, по которому первый выстрел должен был сделать Грушницкий, Печорин сказал: "Если вы меня не убьёте, то я не промахнусь - даю вам честное слово".
- Да, тут всё на грани эпилепсии,- ввернул композитор. - Другой бы на месте Грушницкого сделал бы всё возможное, чтобы спасти свою жизнь. А он…
И вот я дошёл до сцены, когда Печорин стал спиной к краю пропасти, а Грушницкий начал в него целиться:
"Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту:
- Не могу,- сказал он глухим голосом.
- Трус,- отвечал капитан.
Выстрел раздался".
- Разумеется, Грушницкий промахнулся,- заключил Брусиловский. - Промахнулся намеренно. Понимаете? Он не мог вот так просто взять и убить безоружного человека. Понимаете? Не мог! Это что-то вам говорит? Правда, потом, когда они поменялись местами, Грушницкий уже с иронической улыбкой смотрел на Печорина - знал, что пистолет у него не заряжен. Но давайте простим ему эту улыбку: здесь уже не пахло убийством, и дело принимало анекдотический характер.
|