|
Наум Шафер. День Брусиловского Мой самый длинный День рождения
"Нет бездушнее людей в мире, как занимающиеся финансовыми оборотами; они не могут дать места ни одному бескорыстному чувству, они должны сдерживать каждую радость и каждую печаль" (В.Г.Белинский).
Сейчас, в начале ХХI-го века, я воспринимаю всю критическую деятельность Виссариона Григорьевича Белинского как "чистое золото поэзии" (здесь я воспользовался его же словами о стихах Алексея Кольцова). Ну кто ещё мог так, как Белинский, пропеть гимн в честь обычного, может быть, даже "проходного" пушкинского стихотворения "Ночной зефир струит эфир"? Судите сами:
"Что это такое? - волшебная картина, фантастическое видение или музыкальный аккорд? ... Звуки серенады, раздавшиеся в таинственном прозрачном мраке роскошной, сладострастной ночи юга?... В гармонической музыке этих дивных стихов не слышно ли, как переливается эфир, струимый движением ветерка, как плещут серебряные волны?... Что это - поэзия, живопись, музыка? Или то и другое, и третье, слившееся в одно, где картина говорит звуками, звуки образуют картину, а слова следуют красками, вьются образами, звучат гармониею и выражают разумную речь?... Что такое первый куплет, повторяющийся в середине пьесы и потом замыкающий её? Не есть ли это рулада - голос без слов, который сильнее всяких слов?”
Нет, не зря в одном из своих стихотворений Василий Фёдоров воскликнул, что Белинский был поэтом и на правах поэта судил других поэтов!
И моё сегодняшнее восприятие Белинского ничуть не отличается от его восприятия в далёкие студенческие годы. Просто тогда он более гармонировал с моими чувствами, нежели с мыслями. Но и этого было достаточно для моего эстетического развития и формирования литературных вкусов. И, реанимируя события тех давних лет, я по-прежнему слышу вопрос Володи "Помнишь?" и мой ответ "Конечно, помню!"
И опять-таки: как же не помнить! Закончив строчить, Володя подошёл к моему столу, отстранил томик Белинского и торжественно прочитал выспренное название своего скороспелого опуса: "На день рождения великого композитора Н.Шафера". И начал читать:
Добрейший Зевс, взяв в руки счёты,
Рукою прикрывая рот
(Страдает парень от зевоты),
Тебе ещё прикинул год.
Что ж, братец? Ведь не так уж плохо
Мы год сей бурный провели:
От Кантемира Антиоха
Уже до Пушкина дошли.
Познали едкого Вольтера,
Шекспира, Фильдинга, Дидро
И в жизни лишь одно добро
Себе избрали для примера.
Пустились в путь дальнейший... Что же
Тебе сегодня пожелать?
Жену, детишек? Иль дороже
Тебе музыка? Как мне знать?!
Об этом скажут пачки лет...
Но вот мой дружеский совет:
Давай кирнём сейчас с тобою!
Брось ты Белинского зубрить!
Сей критик, верю я, с душою
Умеет кой-где подвинтить.
Но до того ли нам? Бутылка
Под курткой нас печально ждёт.
В такое время до затылка
Никак Белинский не дойдёт.
А вот портвейн дойдёт... Бросай же!
И тост: Да будет жизнь твоя
Прекрасней дня, куплетов глаже,
Светлей, чем горная струя.
13/1-52 г.
Алма-Ата.
В свободной аудитории КазГУ.
10 мин. 10-го вечера.
Стоит ли описывать, что произошло дальше? Растроганный поздравительным стихотворением Володи, я забыл про Белинского и... началось застолье. Всю бутылку портвейна мы выпили до донышка, закусывая то колбасой, то карамелями. Затем, обнявшись, заорали пьяными голосами:
Идут года унылой чередою,
И жизнь течёт в каком-то полусне...
Послышался барабанный стук в дверь, и мы, забыв убрать остатки пиршества, тут же её отперли.
- Вот, оказывается, как вы готовитесь к завтрашнему экзамену! А ну-ка немедленно освобождайте аудиторию!
Заманчивая структура именинного вечера, оказалась нарушенной. На пороге стояла разъярённая вахтёрша и не находила других слов для выражения своего возмущения:
- А прикинулись такими тихими и интеллигентными!
Мы безропотно сложили в Володину куртку пустую бутылку с остатками трапезы, вышли на улицу и там всё вытряхнули в мусорный бак.
... - А помнишь, как мы чуть в милицию не попали? - продолжал вспоминать Володя.
- Ещё бы не помнить, братец! Могли бы попасть и в КГБ...
А ведь действительно могли бы. Дело в том, что на улице нас сильнее развезло, и мы во всю мочь начали скандировать концовку "Романса Печорина", беспрерывно повторяя её:
А жизнь идёт, и мрак повсюду мерзкий,
И нет страданью меры и конца.
На углу Комсомольской и Уйгурской, где ярче светили фонари, к нам подошёл милиционер, отдал честь и грозно спросил:
|