|
Наум Шафер. День Брусиловского Мой самый длинный День рождения
- Дорогой Наполеончик, - продолжила Нина,- скажи, пожалуйста, кто из твоих любимых женщин оказалась наиболее верной? И кто там, наверху, сейчас рядом с тобой?
"Такой вопрос могла задать только женщина, - подумал я. - Ну и ну!"
Блюдечко снова завертелось, и получился ошеломляющий ответ - на этот раз из двух коротких слов: "Все стервы".
- Так оно и есть! - с восторгом воскликнул Володя. - Широкий простор мысли!
- Ты хочешь сказать, - залепетала Нина, - что и я... и я...
- Все, кроме тебя! - отрубил Володя.
Нина вроде бы успокоилась, но я заметил её тревожно-бегающие глаза.
- Ну что, начнём снова по кругу? - спросил Володя. - Давай, Наум! Вызови кого-нибудь, например, Брусиловского.
Меня как током ударило, и я подскочил со стула:
- Ты что, братец, совсем уже ох..ел от этих спиритических сеансов? Как это - Брусиловского???!!! Ведь он жив-здоров! И должен прожить еще много-много лет! Ты же сейчас на него беду накликал! - И я вцепился в Володину коричневую вельветку.
Что охладило мой пыл? Володя совершенно не сопротивлялся. Он сидел с таким несчастным видом, что мне стало неловко.
- Прости, Наум, - наконец выговорил он. - У меня, наверное, действительно ум за разум зашёл. Понимаешь, это оттого, что для меня все классики - в прошлом, они давно уже на том свете. А Брусиловский ведь тоже классик, только живой. Вот и сработал трафарет мышления.
- Ты же сам провожал меня к нему домой, - миролюбиво ответил я.
- В том-то и дело. Трафарет мышления - ничего не поделаешь.
Спиритический сеанс, естественно, прервался - главным образом из-за моего нецензурного словечка, после которого Нина моментально спряталась за ширмой. Ну а Володя немного погодя вышел на улицу, чтобы, как он сказал, "покурить". Вообще-то мой "святой брат" был некурящим, а пачка папирос при нём всегда была. За полгода он её выкуривал и обзаводился новой. Разумеется, это было просто баловство или вспомогательное средство для снятия с себя стрессового состояния. Я заметил, что дым он не вбирал в лёгкие, а тут же выпускал изо рта. Ему был важен сам процесс манипулирования с папиросой в зубах. Создавалась иллюзия мужской собранности, благодаря которой можно отвлечься от чего-то неприятного и навязчивого. Должен сознаться, что я ему подражал. У меня тоже хранилась пачка папирос (иногда я таскал её в кармане), к которой я прибегал в очень редких случаях и, подобно Володе, не затягивался и тут же выпускал дым изо рта. Но, в отличие от моего товарища, я прибегал к папиросе не тогда, когда находился в экстремальной ситуации, а когда хотелось "пофорсить" перед какой-нибудь девушкой - например, перед Женей Рудиной, которая слала мне двусмысленные записочки на объединённых лекциях по марксизму-ленинизму (на такие лекции филологов и журналистов сгоняли в один сплошной "поток", а Женя как раз училась на журфаке). К слову, от этой привычки имитированного курения меня отучила другая студентка, моя будущая жена Наташа Капустина, которая категорически заявила, что если я не брошу баловаться с папиросами, то она не выйдет за меня замуж: "Терпеть не могу курящих! Мне вполне достаточно курящего папы".
... Итак, Володя вышел "покурить", а я, не снимая одежды, прилёг на свою кровать. Время было ещё не позднее, где-то около десяти вечера. Репродуктор мы сознательно не включили, чтобы не слышать никаких известий. Спать ещё не хотелось, хотя порядочно устал. Лежал и думал, что такого длинного Дня рождения, как сегодня, у меня ещё не было. Думал также о "том свете", откуда нет возврата. Если нет возврата, то не кощунствуем ли мы, вызывая оттуда умерших? Мысленно поклялся не поддаваться впредь мистике.
- Наум, - услышал я вдруг голос Нины, - если ты в моём присутствии ещё раз произнесёшь такое слово, то получишь пощёчину.
- И правильно сделаешь, - ответил я совершенно искренно.
- Я знаю, почему ты не постеснялся...
- Почему?
- Потому что ты меня не уважаешь.
- Вот ещё новости! Что ты придумала?
- Меня Григорий Самуилович уже отчитал, что я два раза не ночевала дома.
- Ну и разбирайся сама с дядей Гришей. Я-то причём?
- Если ты проговоришься Володе, то изувечишь всю мою жизнь.
- С чего мне проговариваться? Я что - шпионил за тобой? Заглядывал к тебе за ширму, чтобы удостовериться, дома ты или нет? Ты же знаешь, что я прихожу ночью, после двенадцати, раздеваюсь и ложусь в темноте, а утром ухожу до восьми, когда ещё полностью не рассвело, теперь ведь зима. И что - перед уходом я должен заглядывать за ширму?
Последовало долгое молчание. Затем я снова услышал тихий голос:
|