|
Наум Шафер. День Брусиловского Грушницкий и Печорин
Но и через второй понедельник я не попал к Брусиловскому. И через третий тоже. Лишь через четвёртый удалось встретиться. Это произошло 25 мая, и за точность даты я абсолютно ручаюсь, потому что в кармане у меня уже был билет на премьеру "Дударая", которая состоялась через пять дней - 30 мая.
Такой разрыв во встречах можно объяснить конкретными причинами. Я торопился закончить рукопись доклада "Проблема искусства в романах Ильи Эренбурга", с которым должен был выступить на научной студенческой конференции. А консультировала меня Татьяна Владимировна Поссе именно по понедельникам. Когда я ей робко признался, что в понедельник, как правило, я занимаюсь у Брусиловского, она с несвойственной ей резкостью оборвала меня:
- Хватит тратить время на сочинение разных песенок! Пора всерьёз заняться наукой!
Что было делать? Я позвонил Евгению Григорьевичу, начал путанно извиняться, но он тут же радостно отреагировал:
- Вот и хорошо! Я тоже занят по горло. Когда немного разгружусь, то извещу вас.
Об этом разговоре я рассказал дяде Грише - уже после того как с успехом прочитал свой доклад об Эренбурге и задумал позвонить Брусиловскому, чтобы похвастаться разнообразными предложениями, которые я получил от Научного студенческого общества.
- По-моему, это ни в коем случае не надо делать,- задумчиво сказал дядя Гриша. - Во-первых, все кругом толкуют о предстоящей премьере, и ему сейчас не до тебя - у него другая программа. А во-вторых, ты огорчишь его своим хвастовством в литературных делах. Пойми: он пытается сделать из тебя профессионального композитора, а ты начнёшь ему долдонить о совершенно других успехах. Да ещё накануне премьеры его новой оперы. Советую тебе оставить композитора в покое. Вот недели через две после премьеры позвонишь ему - и будете продолжать заниматься.
Но меня опередил сам Евгений Григорьевич. В субботу, 23 мая, секретарша филфака, встретив меня в коридоре, радостно выпалила:
- Как хорошо, что вы мне попались! Срочно к Седельникову!
И когда я вошёл к нему в кабинет, он, заговорщески подмигнув, подал мне клочок бумаги:
- Принёс какой-то студент из консерватории. Не отрекомендовался, но уж больно похож на Байкадамова - небольшого роста, щупленький и говорит тихим голосом, смотря в сторону.
На клочке было написано:
"25-го, в понедельник, у меня дома от 12 до 1 часу. Брусиловский".
Не поверил собственным глазам. Но, придя в себя, решил защитить право великого Учителя на отгул. Из деканата не хотел звонить, пошёл в клетушку коменданта. Ася Алексеевна молча придвинула ко мне телефон, и я набрал номер:
- Евгений Григорьевич, до меня ли вам теперь? Ведь премьера ровно через неделю...
- Вот именно в данную минуту мне действительно не до вас,- услышал я в ответ. - А в понедельник прошу подчиниться приказу.
- Но там вообще останется пять дней. Стоит ли отвлекаться...
- А у меня привычка такая. В процессе длительной работы стараюсь не отвлекаться. Но когда остаётся чуть-чуть, тогда нарушаю режим. А вы - как раз подходящий субъект для отвлечения. Всё! - И трубка была положена.
Ну что ж - пришлось подчиниться. И вот почти после месячного перерыва я снова сижу у маэстро, и он снова внимательно изучает "Балладу Грушницкого". Время от времени хмыкает.
- Да... это не розмарин,- почему-то говорит он.
"Причём тут розмарин?" - думаю я, а он продолжает:
- Вам бы не оперы, а оперетты писать надо. Эго же типичный опереточный номер! Как будто вы его сочинили с расчётом на Мартинсона, который сыграл Бонифация в "Сильве". Но одного не пойму: почему баллада? Не честней ли переименовать этот номер в "Куплеты Грушницкого"?
Затем после длительного молчания:
- Знаете что? Давайте сейчас просто почитаем Лермонтова.
- То есть как? - удивился я. - Стихи, прозу? (А в глубине души трепетало: "Уже половина первого. Через полчаса - уходить. Да мы же ничего не успеем!").
- Нет, нет,- сказал Евгений Григорьевич, - мы сейчас вместе с вами прочитаем эпизод дуэли из "Героя нашего времени". Один только эпизод. Вот у меня и томик Лермонтова раскрыт на соответствующей странице. Но предварительно я хочу убедиться, что вы хорошо усвоили предыдущие страницы.
- Вы полагаете, что я их плохо помню? - В моей душе закипела обида. - Вы полагаете, что я... что я пишу оперу о Печорине, плохо зная содержание романа "Герой нашего времени"?
- Вы, Шафер, как я уже не раз заметил, плохо слушаете собеседника,- раздражённо ответил композитор. - Это потому, что всё время думаете лично о себе. Я ведь сейчас сказал об усвоении прочитанного, то есть о его понимании и истолковании, а не о том, что вы не помните текст. Помнить можно многое. Знаю я таких помнящих всезнаек... Вы что, не улавливаете разницы между знанием и его истолкованием? Ну хватит. Давайте перейдём к делу.
|