|
Книги и работы "Если мудрый подаст тебе яду..."
- Я вижу, что больше всех бунтует женская часть зала, - криво усмехнувшись, сказал Шолохов.
- А кстати, кого из женщин-писательниц вы цените? - раздался голос из зала.
- Как я могу ценить то, чего нет?
- Как это - нет?!
- А вот так - нет! Литературу делают мужчины, а не женщины!
- А Марко Вовчок? А Леся Украинка?
- Это исключение из правил. И в грамматических правилах есть исключения. Какие же вы филологи, если не знаете этого! Женщина должна не романы писать, а вести домашнее хозяйство, воспитывать детей и вовремя подать мужу тарелку борща. А если рядом с тарелкой окажется и стопочка, то вообще будет чудесно: борщ пойдёт лучше.
- Да это же рецидив "Домостроя"!
- А я этого не стыжусь. У меня есть великий союзник - Лев Толстой. Вы плохо читали "Войну и мир". Иначе бы поняли, что именно в таком плане создан образ Наташи Ростовой. Она не занимается политикой, не пишет романы, а воспитывает детей и обихаживает мужа - Пьера Безухова. Поэтому он с двойной энергией вкалывает там, в своём тайном обществе. А как же иначе? Ведь дома у него всё в порядке: ждёт любящая жена, ждут дети, за которыми есть хороший присмотр.
- А Вера Павловна из романа Чернышевского "Что делать?"
- Упаси Бог иметь такую жену!
- А молодые комсомолки, которые наравне с парнями возводили Комсомольск-на-Амуре? Как прекрасно их описала Вера Кетлинская в романе "Мужество"!
- Наравне! Нашли чем гордиться! Значит, вы, девушки, видите своё равенство с парнями в том, что вам предоставили возможность рядом с ними орудовать кайлом? Именно такое равенство вам нужно? Что ж, получайте его! Вы его заслужили!
- Значит, и роман "Мужество" вы не признаёте...
- Это не роман, а дамские кружева. И вообще я не знаю ни одного приличного романа, написанного женщиной... Когда женщина садится писать роман, это так же противно, когда мужчина начинает пудриться, краситься и выщипывать брови.
Реплики Шолохова уже начали попахивать "политикой" (в особенности его рассуждения о "заслуженном равенстве" мужчины и женщины), и кто-то со сцены крикнул в зал: - Товарищи! Михаил Александрович устал! Разрешите от вашего имени поблагодарить его! Давайте прекратим ненужную дискуссию!
Но не тут-то было. Почти весь зал поднялся на ноги, слышался грохот упавших сидений, люди стали беспорядочно двигаться к сцене, и впереди всех - симпатичная, полноватая молодая женщина с горящими глазами:
- Михаил Александрович! Вот я приехала из сибирской глухомани в Алма-Ату, хочу учиться, хочу пробовать писать... Неужели вы считаете, что я поступила неправильно? Неужели мне предназначено судьбой стоять у плиты и варить борщ?
- А вы попробуйте написать роман. Спыток - не убыток.
- А чем занимается ваша жена?
- Только не романы пишет!
- А сколько у вас детей?
- Четверо, чего и вам желаю! - последнюю реплику Шолохов бросил уже через плечо, наполовину обернувшись спиной к зрительному залу. На сцене его быстро подхватили под руки, и вот - опять-таки чего не помню, того не помню - до сих пор не могу понять, куда он сразу же исчез вместе со всеми членами ректората и парткома. Ведь запасной выход на сцене отсутствовал, надо было сойти со ступенек в зал, а в зале творилось невообразимое, возникла настоящая свалка, проход в фойе был забит. Вот в этой свалке я впервые услышал саркастически переинтонированную знаменитую строку Пушкина "Души прекрасные порывы". Кто-то хорошо поставленным баритоном несколько раз весело выкрикнул: "Души их, эти прекрасные порывы! Души! Души их, товарищ Шолохов!". Создалось впечатление, что между студентам началась междуусобица - каждый стремился доказать своё: "А чего этот тип вылез со своим эстетическим кредо!". "А тот почему в ответ начал хамить?". "Ну а ты чего ревел белугой, да ещё свистел?" и т. п.
В движущемся потоке людей, как против течения реки, расталкивая всех локтями, к Наташе и ко мне упорно пробивался солидный мужчина с искажённым лицом.
- Бухгалтер, - растерянно сказала Наташа. Оказавшись лицом к лицу с Наташей, бухгалтер рявкнул:
- Ну? Кто оказался прав? Что бы вы сейчас делали со своей вазой? Уже выплеснувшись с потоком в фойе, я столкнулся с Альбертом Устиновым:
- Алик! Ты здесь! Ты, оказывается, приехал! Ну как?
Едва шевеля побелевшими губами, Алик произнёс всего одно слово, которое я не могу позволить себе воспроизвести - из уважения к Шолохову, из уважения к самому Алику, и, чёрт возьми, из уважения к своим собственным чувствам... Дело в том, что среди прочих журналистов-старшекурсников, проживавших в нашей большой общежитской комнате, был студент, которого мы многозначительно называли только по имени, отчеству и фамилии: Пётр Яковлевич Шульга. Наша озорная имитация высокой почтительности была обусловлена тем, что сей студент объявил сам себя "классиком" - классиком карточной игры в подкидного дурака. Он разработал теорию "девяти традиционных" партий (попутно - "малую традицию" для трёх партий), устраивал карточные турниры между этажами (и куда только глядел комитет комсомола!) и заставлял каждого проигравшего громогласно произносить сакраментальную фразу: "Пётр Яковлевич, ты - классик, а я..." - далее следовало слово, которое не хочу воспроизвести, хотя оно вполне печатное.
|