|
Книги и работы "Если мудрый подаст тебе яду..."
Шолохов выступал перед нами в университете в полном соответствии со своими романами - свободный от фетиша и от холуйства. Он бил наповал по нашей зацикленности, по нашему преклонению перед господствующей "правильностью", по сковавшей нас цепи догматических представлений, цепи, которая состояла из множества маленьких звеньев. Хотя мы и смеялись над многими остроумными репликами писателя, но подлинной глубины его юмора так и не поняли, не заметили его органичности с лучшими комическими сценами "Поднятой целины". Мы слишком всё воспринимали "в лоб", потому что учились и росли не столько в среде мудрецов, сколько в атмосфере "мудрых решений" и "мудрых постановлений".
А ведь Шолохов, иронизируя над "женской литературой", на самом деле имел в виду высокоидейных рабынь, добровольно надевших на себя золотые уздечки (золотая узда - всё равно узда). Объявляя Маяковского "покойником", он выступил не столько против самого поэта, сколько против узости наших поэтических представлений об иных поэтических мирах. Уважая Эренбурга, Шолохов никак не мог быть поклонником его урбанистического стиля, поскольку этот стиль не совмещался с народной эстетикой (вот вам и "эстетическое кредо"!).
Напрашивается аналогия. Например, Павел Васильев называл Александра Вертинского "волчьей сытью". Это было абсолютно несправедливо по отношению к изящным салонным песенкам знаменитого певца и артиста, но это было точное обозначение несовместимости двух стилей: Мы ещё Некрасова знавали,
Мы ещё "Калинушку" певали...
Правильно! Если Павел Васильев был бы поклонником Александра Вертинского, то никогда не стал бы Павлом Васильевым. Если Шолохов восхитился бы в молодости романом Эренбурга "Хулио Хуренито", то никогда не написал бы "Тихого Дона". Вспышки румянца на наших лицах во время встречи с писателем были показателем нашей инфантильности, нашей отсталости от новых проблем, выдвинутых эпохой "оттепели".
Разумеется, Шолохов подчас действовал в пределах доступного, отдавая дань своему времени. Если в первой половине 30-х годов, рискуя жизнью, он писал Сталину горькие письма, в которых обличал перегибы периода коллективизации, то в 60-е уже давал повод для обвинений в беспринципности: мог миловаться-целоваться то с Хрущёвым, то с его могильщиком - Брежневым. А во время судебного процесса над Синявским и Даниэлем и вовсе вёл себя, мягко выражаясь, некрасиво, вызвав великий гнев Лидии Корнеевны Чуковской. Правда, первый из них, сочинивший в ссылке кощунственный опус "Прогулки с Пушкиным", оказался недостойным этого великого гнева. Но здесь уже возникает совершенно другая моральная проблема.
Ну а что касается нас, то мы постоянно забываем банальную истину: о горах судят по вершинам. Почему мы должны судить о Шолохове по его странным душевным перепадам и переходам, обусловленным конкретным временем? Почему мы в таких случаях забываем о главных моментах в его жизни, когда он возвышался над временем, приобретая историческое значение великого человека, который сказочно обогатил русскую литературу?
У меня никогда не хватало терпения дочитывать до конца различные "исследования", обличающие Шолохова в плагиате. Да ведь даже невооружённым глазом видно, что и "Донские рассказы", и "Поднятая целина", и лучшие главы романа "Они сражались за родину" написаны той же рукой, что и "Тихий Дон". Так нет - до сих пор наши любимые правдолюбцы пытаются взращивать те недобрые семена, которые были посеяны ещё в конце 20-х годов, когда появились первые две книги "Тихого Дона". Неловко вспоминать интервью Фазиля Искандера по телевидению. Симпатичная ведущая увещевала его: англичане, дескать, уже компьютерным способом доказали подлинность авторской рукописи "Тихого Дона", а тот упорно: нет, не может этого быть. Ну - с Фазиля Искандера спрос невелик: всё-таки художник, подверженный различным эмоциям... Но учёные-литературоведы! Они-то должны быть верны научной истине! Куда там... Придумываются шаловливые иезуитские приёмы, при помощи которых авторство Шолохова вроде и не отрицается, но в то же время подвергается сомнению. По этой части весьма искусно действует Бенедикт Сарнов. Как-то мне попалась одна его любопытная статья, где, сопоставляя творчество разных писателей, он никак не мог пройти мимо Шолохова. Так вот - всех, кого хотел, Сарнов назвал, а как дошёл до Шолохова, стал твердить, как заповедь: автор "Тихого Дона", автор "Тихого Дона", автор "Тихого Дона"... И ни разу не назвал имя писателя! Движение непрекращающейся интриги сработало на славу: пусть, мол, лопухи верят в авторство Шолохова, но мы-то с вами, дорогие интеллектуалы, зна-а-аем, кто подлинный автор великой эпопеи... Возможно, в моих записках ощущается пристрастное отношение к Шолохову. А я этого и не скрываю. Нити моего пристрастия тянутся к далёкому детству. ***
|