|
Книги и работы "Если мудрый подаст тебе яду..."
Июль 1941 года. Отечество в опасности - идёт второй месяц кровопролитной войны с фашистской Германией. Большую группу депортированных бессарабцев - евреев, молдаван, русских, греков, болгар - привезли на 31-й посёлок Акмолинского района Акмолинской области. Посёлок официально именовался "Интернациональный", поскольку до нашего прибытия здесь уже жили сосланные узбеки, таджики, туркмены, корейцы, поляки, а потом привезли ещё и чеченцев, ингушей, немцев...
Посёлок расположился в голой степи - ни дерева, ни кустика... После пышнолиственной Бессарабии это было настолько тягостно, что и передать невозможно... Я наугад раскрываю школьную хрестоматию для пятого класса, которую дал мне почитать мальчик-узбек Омар Нурдинов, сосед по клетушке в саманном бараке № 8, куда нас поселили. Читаю заголовок: "В лесу осенью". Ниже - имя неизвестного мне автора: М. А. Шолохов. Наверное, в свои десять лет я был ненормальным мальчишкой, потому что, читая книжки, никогда не пропускал в них описания природы... И вот в голой степи, выжженной зноем, я читаю:
"За Доном в лесу прижилась тихая, ласковая осень. С шелестом падали с тополей сухие листья. Кусты шиповника стояли, будто объятые пламенем, и красивые ягоды в редкой листве их пылали, как огненные язычки. Горький, всепобеждающий запах сопревшей дубовой коры заполнял лес. Ежевичник - густой и хваткий - опутывал землю; под сплетением ползучих ветвей его искусно прятались от солнца дымчато-сизые, зрелые кисти ежевики. На мёртвой траве, в тени до полудня лежала роса, блестела посеребрённая ею паутина. Только деловитое постукивание дятла, да ещё щебетанье дроздов-рябинников нарушало тишину".
Недочитав страницы, я вдруг заплакал. Мне так захотелось оказаться рядом с Пантелеем Прокофьевичем, который пришёл в этот умиротворяющий лес, чтобы набрать хвороста. Куда девались мои романтико-экзотические мечтания о Калифорнии и Аргентине, о Беринговом проливе и Гавайских островах! Коричневый вальдшнеп, который вырвался из-за куста и заставил вздрогнуть от неожиданности Пантелея Прокофьевича, оказался более таинственным и притягательным, нежели майн-ридовские бизоны и мустанги, сотрясавшие землю. Мне хотелось жадно вдыхать терпкий запах увядшей листвы и увидеть куст черноклёна, чьи раскидистые ветки "были распахнуты, как крылья взлетающей с земли сказочной птицы". В невыносимую жару казахстанской степи вдруг вторглись звуки и краски ранней донской осени и очистили мою детскую душу. Поистине: главный секрет самосохранения - умение ценить маленькие радости, которые нам выпадают в пору больших горестей - и тогда жизнь продолжается дальше, возникает редкостная энергетика.
Мадам Мейлих, которая среди бессарабского контингента слыла самой образованной женщиной (она училась не то в бухарестской, не то в кишинёвской консерватории), на мой вопрос, в какое время жил Шолохов и был ли он знаком с Пушкиным и Лермонтовым, с весёлым смехом ответила:
- Да ты с ума сошёл! Это молодой современный писатель, ему не больше тридцати пяти лет.
Слово "молодой" я воспринял скептически: с позиции десятилетнего мальчика, тридцать пять - это многовато... Но то, что он жив - это уже было страшно интересно: я-то думал, что все хорошие книжки были написаны писателями, которые давным-давно умерли...
А мадам Мейлих, взяв в руки хрестоматию и бегло пробежав текст, тут же проявила свою эрудицию:
- Пантелей Прокофьевич? Так это же отрывок из большого романа 'Тихий Дон". Достоверно, как небо над головой. Этот роман я успела прочитать ещё в Кишинёве. Но он есть и здесь, в домашней библиотеке Колеткина, я видела собственными глазами, когда была у него в гостях.
Колеткин... Одна из легендарных фигур на 31-м посёлке. Высланный сюда из какой-то центральной области России, он взял с собой только четыре чемодана книг - больше ничего. Приехал, так сказать, в чём стоял и ходил... И теперь обслуживал своими книгами весь посёлок. К своим читателям у него была единственная просьба: не перегибать книгу во время чтения и не загибать страницы. К нему приходили за книгами и стар и млад - он никому не отказывал. Тем более, что колхозная библиотека (а поселковый колхоз назывался "Новый быт") практически перестала существовать: злые языки болтали, что книги припрятал бухгалтер Борисенко, у которого, правда, иногда тоже можно было что-то взять почитать.
И вот под вечер я прихожу к Колеткину. Он жил в особом бараке - с деревянными полами, а нам надлежало привыкнуть к глиняному... Высокий, плечистый, косматоволосый, он встретил меня приветливым вопросом:
|