|
И.Дунаевский, Л.Райнль. Почтовый роман. Переписка И.О.Дунаевского и Л.С.Райнль. 1949 год.
Больше я ничего Вам не хочу сказать. Примите мои уверения в совершеннейшем к Вам почтении. Л. Райнль 27/11-49 г.
3 марта 1949 г. Москва. Дорогая моя Людмила!32 Сейчас - только несколько слов, потому что нужно Вам много написать. Я Ваше письмо получил, но не смог на него ответить, так как был занят очень серьезной подготовкой к своим Саратовским симфоническим концертам. Выехал я туда 15-го февраля и вернулся только вчера. Много раз порывался Вам написать из Саратова, но совершенно не было условий для этого.
Сейчас хочу написать только, что я глубоко храню в своей душе все Ваши слова, мысли и чувства. Я Вам напишу подробно, как только отдышусь после двухнедельной отлучки. Эти отлучки мне обходятся очень дорого, т[ак] к[ак] по возвращении на меня накидываются все, как шакалы, и рвут на части. Сейчас мой производственный план на 1949 г. неожиданно разрастается до таких масштабов, что у меня зарождается беспокойство за его выполнение. Впрочем, это беспокойство всегда бывает у меня перед началом новых работ. (Одолею ли?)
Так вот, я хочу окинуть, так сказать, взглядом весь фронт своих дел и потом засесть за письмо Вам. Большое, вдохновенное, какое всегда пишется Вам. Ваше последнее письмо требует серьезного и глубокого ответа.
Все свои обещания я выполняю. Вы это увидите в ближайшие дни! Нежно целую Вашу душу. Ваш И. Д.
[6 марта 1949 г.] Мой дорогой друг! Я очень обеспокоена Вашим молчанием33. Последние дни меня гнетет какая-то непонятная тоска, как предчувствие близкого несчастья. Я не могу заставить себя поверить в то, что Вы, получив мое последнее письмо, не ответили на него сразу. Вернее, Вы его не читали, но тогда Вас не должно было быть в Москве, а я имею основание предполагать обратное. И вот меня обуревают сомнения: все ли у Вас благополучно. Или виною всему мое письмо, написанное кровью сердца, такое мучительное для меня, потому что в нем я все же ломаю себя. Но души наши ведь родные, и Вы должны понять, почувствовать, что мне от Вас ничего не нужно, кроме Вас самого. И если я поступилась своей гордостью, то только потому, что это в конечном счете приближало момент нашего свидания, которое я все старалась оттянуть на неопределенное время. Я только сейчас поняла, как оно желанно для меня: Ваш ансамбль гастролировал в Свердловске, и я опять решила, что и Вы приехали с ним, и никак не могла понять, почему Вы даже не даете знать о своем близком присутствии. Сначала я решила, что Вы хотите нагрянуть неожиданно, потом пыталась связаться с Вами с помощью телефонно-телеграфно-живой связи и, наконец, не выдержала неизвестности и поехала сама. Я в сущности так мало знаю о Вас и о Вашей личной жизни! Как меня это ни интересует, я никогда не позволяла себе надоедать Вам вопросами и всегда была благодарна, когда Вы сами делились со мной, чем находили нужным (хотя, следует сознаться, Вы больше обещали, чем делали).
Чем бы ни было Ваше молчание (Вашу занятость и перегруженность я исключаю вообще), прошу ответить хоть несколькими строками той, которая всегда будет благословлять судьбу, приведшую к встрече с Вами. Ваша печальная Людмила 6/III-49 г.
12.III.49 г., Москва Милая моя, славная Людмила! Я получил сегодня Ваше тревожное письмо от 6 марта почему-то только с московскими штемпелями. Мне до вскрытия письма казалось, что Вы находитесь в Москве, несмотря на обратный арамильский адрес на конверте. Зная по опыту, что Вы можете быть в Москве, не сообщив мне об этом, я вполне мог допустить, что письмо Вами послано из Москвы. Но содержание его меня в этом разубедило. Так отчего же Вы вдруг затревожились по поводу моего молчания? Понимаю, что до 6-го Вы, вероятно, не успели получить моего короткого письма после приезда из Саратова, как не успели восхититься по поводу моей исключительной аккуратности с посылкой Вам заказной бандероли с массой моих нот. Я их так торопился отправить, что даже не надписал Вам на нотах нескольких хороших и дружеских слов. Но все это в сторону! Я хочу с Вами говорить!
|