|
Книги и работы Романс Печорина
Бедный, бедный Швандя! Не пришлось его отдавать кому-то на воспитание, не довелось ему подрасти... Жил по соседству с нашим домом мрачный низкорослый мужик, разводивший на продажу всякую мелкую живность. Он относился к тому типу малоразговорчивых и прижимистых куркулей, которые из-за копейки готовы перегрызть горло даже ближайшему родственнику. Однажды он окликнул Володю:
- Эй ты, длинноногий! У меня цыплята ходют, а твой кот повадился перелазить сюды через забор. Застукаю - убью на месте.
- Да он просто играет и травку нюхает.
- Я те поиграю и понюхаю. Сказал: укокошу, коли запрыгнет сюды!
Ну как можно было уберечь нашего неуправляемого Швандю! Возможно, играя, он действительно мог погнаться за цыплёнком. Но чаще всего котик любил валяться в ожухлой осенней травке. Подхватит опавший с дерева листочек, опрокинется на спинку, оголив свой светленький круглый животик, и давай перебирать лапками, держа его в крошечных зубках. Вот в этот беззащитный животик и всадил заряд из самопала зверюга-сосед... Вся брюшная полость котика была разворочена... Вероятно, он умер мгновенно, не успев даже удивиться, за что его, добренького и весёлого, ещё не успевшего пожить на свете, так рано лишили жизни...
Тётя Анюта дала нам совочек, и Володя стал рыть могилку в мягкой податливой земле нашего садика. Ямку он сделал неглубокую, вынул из кармана носовой платок и устелил им дно. Аккуратно уложил изувеченного Швандю, в чьих неподвижных зубках застрял жёлто-зелёный листочек, которым он играл. Я прикрыл котика своим носовым платком, и Володя медленно, почти механически, тем же совочком начал засыпать могилку землёю. Поодаль стояла тётя Анюта и утирала глаза передником. А мы с Володей всё делали молча. Не помню, обсуждали ли злодейский поступок соседа. Скорей всего, нет. Ведь ненависть, как и любовь, надо заслужить. А сосед, кроме презрения, ничего не заслуживал. Помню лишь, что, подравняв засыпанную ямку, Володя хрипло сказал:
- Сегодня последний сеанс. Надо заканчивать портрет. Пошли работать. Ты мне нужен всего на полчаса. Остальное доделаю без тебя.
Через два-три дня портрет был полностью готов, и я получил возможность увидеть его. Поразившись своему проникновенному спокойствию, за которым угадывался романтический порыв, я сразу же поверил: да, вот именно так был сочинён романс Печорина... Аи да Володя! Аи да сукин сын! Художник всегда говорит правду - даже когда выдумывает... Аи да Белинский! Аи да Татьяна Владимировна! Никогда моё композиторское самолюбие не было так глубоко удовлетворено, как в тот момент, когда я увидел картину "Романс Печорина". Володя не морщился от моих одических интонаций, он тоже был доволен своей работой - сидел и молча улыбался.
Окончание работы над портретом совпало с большим событием в моей личной жизни. Неожиданно пришла почтовая открытка от Евгения Григорьевича Брусиловского, в которой он извещал меня, что получил мои нотные рукописи, посланные по почте, и "обсудил их со своими товарищами". Живой классик приглашал меня на личную беседу, точно назначив день и час, да ещё дал номер телефона, по которому я могу ему позвонить. Это событие как бы собрало "в фокус" всё то, чем мы занимались с Володей последние месяцы.
- Судьба, - сказал он. - Я как раз закончил портрет композитора. А теперь в этом звании тебя утвердит музыкальный Бог. А, кстати, какие вещи ты послал ему?
- Да всего четыре.
- Маловато. "Вечерний вальс", конечно, не стоило посылать - он и без того его знает. А что ты всё-таки выбрал?
- Ну... "Пред ликом Мадонны", только без слов и в переложении для скрипки и фортепиано. И назвал так, как ты хотел: "Лирическая песенка".
- Правильно. И никому слова не показывай. Тебя сразу обвинят в двух грехах - в космополитизме и в религиозности. Да ещё припишут аморальность, поскольку твоя сеньора испрашивает у Мадонны разрешения на блуд. Придумал сюжетец, нечего сказать.
- Ну... Брусиловский меня в этом не обвинит.
- Брусиловский-то нет, но учти, что твои ноты могут попасть и в другие
руки. Ну ладно. Ещё что?
- Ну... "Еврейскую мелодию" на стихи Байрона в переводе Лермонтова.
- Хорошо. Это одна из твоих лучших вещей. Дальше?
- Ну... некрасовскую "Отпусти меня, родная".
- Понятно. Ну и четвёртая вещь - это, конечно, "Романс Печорина".
- Да нет. Это наш "Студенческий вальс".
- Как?! Ты не послал Брусиловскому "Романс Печорина"?!
- Да вот - не послал...
- Да ты сошёл с ума! Ты не послал вещь, лучше которой у тебя уже никогда не будет в жизни!
|