|
Книги и работы Романс Печорина
Читателям "Нивы" известно творчество интересного художника, поэта и прозаика Владимира Агафоновича Щербакова. В одиннадцатом номере журнала за 2001 год в изоальбоме "Нивы" были помещены репродукции его живописных работ и опубликованы документальные рассказы о природе и поездках по достопримечательным местам под общим названием "Берёзовая кладь". В восьмом номере за 2002 год напечатана подборка лирических стихов Владимира Щербакова "Высок полудня перевал...". К сожалению, в августе прошлого года после тяжёлой болезни Владимир Агафонович скончался. Профессор Павлодарского университета Наум Григорьевич Шафер - известный музыковед, коллекционер, композитор, исследователь творчества Исаака Дунаевского и Михаила Булгакова, автор книг о них и постоянный автор "Нивы" написал повесть "Романс Печорина" о студенческой творческой дружбе с Владимиром Щербаковым, которую мы и предлагаем читательскому вниманию.
Наум ШАФЕР
Романс Печорина
Маленькая повесть о Владимире Щербакове (журнальный вариант)
Если не считать Бруно Локка, студента института иностранных языков, то в студенческие годы у меня не было более близкого товарища, чем Володя Щербаков. Мы подружились в начале пятидесятых, когда поступили на первый курс филологического факультета КазГУ. Это был "девичий" курс: на двадцать с чем-то девушек - четверо юношей. Один из них, Серик Айтжанов, бесследно исчез после второго курса, а потом, едва закончив третий курс, временно прекратил учёбу и сам Володя (об этом - ниже). Так что в выпуске 1955 года числились всего два "мальчика": Алик Устинов, будущий партийный функционер, занимавшийся одновременно литературной критикой, и я...
Как мы сблизились с Володей? Узнав, что я занимаюсь сочинительством музыки, Алик и Володя почти одновременно вручили мне стихотворные тексты для немедленного "озвучания". Текст Устинова именовался "Марш студентов КазГУ" и имел такой припев:
Вперёд туда, к вершинам коммунизма,
Куда великий Ленин указал!
Любой из нас со знаменем марксизма
Свои дела, свою судьбу связал.
На моё робкое возражение, что текст получился несколько напыщенным, Алик ответил, что он готов его переделать и "смягчить". И действительно смягчил. Последние две строки стали звучать так:
Бери нас всех, советская отчизна, -
Любой студент с тобой судьбу связал.
Начальный куплет Щербакова меня поразил своей контрастностью по отношению к предыдущему тексту:
Идут года унылой чередою,
И жизнь течёт в каком-то полусне...
А я бреду извилистой тропою:
Чего ищу? Чего же нужно мне?
И дальше шла стилизация под мрачную лермонтовскую лирику:
Мне тяжело в тени родного крова,
В кругу друзей я только лишь чужой.
Стихотворение называлось "Раздумье", и было оно достаточно длинным...
- Слушай, Володя, - сказал я, - если текст немного подсократить и придумать ударную концовку, то получится обличительный романс современного Печорина.
- Идея! - обрадовался Володя. - Но почему только романс? Почему бы нам не сварганить оперу? Я буду писать либретто, а ты - музыку.
- Ну и размах у тебя!
- А что? - не унимался Володя. - Посуди сам: какая несправедливость! Опера "Евгений Онегин" есть, а оперы "Печорин" нет. Надо заполнить пробел. Давай придумаем систему персонажей. Кого-то уберём, а кого-то добавим.
... Студенческая бесшабашная юность. Только в такие годы можно решиться на подобный безрассудный поступок - попытаться заполнить брешь в русской классической музыке и бросить вызов самому Петру Ильичу Чайковскому, который ограничился Онегиным и не подумал о Печорине.
Буквально на следующий же день Володя принёс "ударную" концовку для "Романса Печорина":
Ведь голос мой, порой довольно дерзкий,
Не в силах тронуть загрубелые сердца...
А мир живёт! И мрак повсюду - мерзкий.
И нет страданью меры и конца.
Я с опаской посмотрел на него.
- Ты правильно меня понял, - тихо сказал Володя. - Вот пусть Печорин скажет за нас всё. Всё, что на душе наболело. Начнём с этого номера.
Ну что ж, проникшись чувством ответственности перед предшественниками, я старался сочинить достойную лирико-трагическую мелодию. И сочинил. На лекции по марксизму-ленинизму. Пожалуй, об этом можно рассказать несколько подробней.
Нет, никаких антисоветских настроений у нас с Володей не было. Наоборот. Имена Маркса, Энгельса, Ленина и (Господи, помилуй!) Сталина были для нас священными. Мы просто считали, что бюрократический партийный аппарат выхолостил дух марксизма, превратил его в догму и подменил истинный патриотизм ложным. Вот почему самыми тягостными для нас были лекции по марксизму-ленинизму. Прописные истины, вещавшиеся с трибуны, неукоснительные рекомендации, исключающие какие-либо возражения или хотя бы поправки, стандартные критерии в оценке оппонентов, которых обязательно следовало преподносить как врагов революции - всё это воспринималось нами как посягательство на свободу творчества. Ибо творить тоже следовало только с оглядкой на партийные инструкции.
|