|
Книги и работы Романс Печорина
Вдруг грохот. Прочь отбросив мглу.
Стрела мелькнула. Пошатнулся
Весь замок. Синеватый блеск
Всех ослепил. Раздался треск
И... в ужасе Наум проснулся.
Расписавшись под последней строкой, Володя буквально за пять-семь минут набросал выразительный рисунок, который он назвал "Сцена на Олимпе": я стою с жалкой ухмылкой перед стариком Зевсом, величественно сидящим в кресле, а Орфей, размахивая огромными крыльями, подлетает ко мне с арфой в руках.
Композиция, объединяющая трёх персонажей, создаёт впечатление единого действия, но в чём-то напоминает полифоническое письмо: я тут (в принципе очень похожий) вроде бы сам по себе и выгляжу как неуклюжий и стеснительный простачок, который вряд ли мог вызвать слёзы, а затем и ярость у могучего Зевса (о том, что эффектная Гера никак не могла увлечься таким расхлябанным "кирюхой", уже не говорю).
- Ты меня изобразил как бедного родственника, который пришёл на поклон к богатому дядюшке, - такова была моя первоначальная реакция на этот рисунок.
- Исправлюсь, - серьёзно ответил Володя. - Я давно замыслил написать твой портрет. И знаешь, как он будет называться? "Романс Печорина". Всё! С завтрашнего дня ты начинаешь мне позировать.
- Лучше бы ты возобновил работу над либретто. Ведь мы с тобой проблему-то и не сформулировали до конца.
- Нет, сначала я напишу картину "Романс Печорина". Всё равно лучшей мелодии ты не придумаешь. А проблема сформулирована в словах романса. Так куда же нам торопиться?
Забегая вперёд, скажу, что в конечном итоге либретто написал я сам, используя различные стихи Лермонтова, а также стихотворные фрагменты Щербакова и Устинова. Это произошло уже года полтора спустя после описанных событий, когда Володя временно прекратил учёбу в КазГУ, а я отсиживался на показательных уроках в одной из алма-атинских школ, готовясь к педагогической практике. На этих уроках мне было ещё более тягостно, чем на лекциях по марксизму-ленинизму, потому что учителя нарочито демонстрировали нам, студентам, своё методическое мастерство. Тогда-то я и начал строчить либретто - страницу за страницей, спасая себя от саморазрушения и отгораживаясь от тирад типа: "Наметьте краткий план сочинения. А теперь сделайте из него трёхчастный с подпунктами. Начали: записываем по порядку черты характера Левинсона. В заключение нужно сделать правильные выводы и обобщения". Вот так убивалась живая ткань литературного произведения. Вот так вызревала у учеников ненависть к классике.
Как я скучал по Володе в это время! А ведь я привык, чтобы он всегда сидел рядом... Не к кому было наклониться и прошептать на ухо что-то язвительное по поводу "необходимости подтверждения правильности проверенных положений". Некому было ответить: "Где же тут свободный обмен мнений!" - а потом склониться над тетрадным листом и моментально "сварганить" очередную хлёсткую эпиграмму... Володя был в это время далеко - в Семипалатинске. Там жила его сестра. Что-то у неё стряслось, и надо было помочь. Но не только по этой причине Володя покинул филфак. Выражаясь высокопарно, он был весь во власти одухотворённых дум. У него выработались какие-то особенные привычки, связанные с постоянным творчеством. Девушки нашего курса обижались из-за того, что ни один разговор с ним нельзя было довести до конца: через три-четыре минуты Володя "уходил" куда-то далеко-далеко и начинал отвечать невпопад. Да иначе и быть не могло! Он одновременно писал и автобиографическую повесть (у меня мурашки пробегали по спине, когда я читал, как умирала его мать под звуки "Вальса-фантазии" Глинки, которые неслись из невыключенного репродуктора), и стихи, и либретто, и лирические миниатюры, и уморительные фельетоны для студенческой "устной" газеты, и - самое главное - часами сидел у мольберта, когда после лекций возвращался на квартиру, которую мы снимали у тёти Анюты на 14-й линии (она нашла утолок и для нашей однокурсницы Нины Суковач, которая тоже не смогла устроиться в общежитии). Собственно говоря, день Володи был распределён на две половины: первая половина - словесное творчество (на университетских нелитературных лекциях), вторая занятие живописью (дома). Невозможно было уговорить его, например, пойти в турпоход или просто посидеть на студенческой вечеринке. Мягко улыбаясь (как я любил его мягкую извинительную улыбку!), Володя упорно отказывался от всяких сборищ... Вот сижу сейчас и перебираю фотографии студенческих лет. Все студенты нашего курса запечатлены в разных ипостасях. Все - кроме Володи Щербакова. Его нет ни на одной фотографии!
|