|
Н.Шафер. Дунаевский сегодня. Дунаевский и народная музыка
"Русская рапсодия" представляет собой виртуозно-юмористическую обработку популярных мелодий. Любопытно, что при всей контрастности тематического материала (например, "Из-за острова на стрежень" возникает после все той же облюбованной композитором мелодии "Во саду ли в огороде"), Дунаевский в процессе вариационного развития песенных тем стремится сгладить контрасты, чтобы "Рапсодия" предстала перед слушателями как комплексная джаз-плясовая, где "Вдоль по Питерской" и "Барыня" послужили бы динамической кульминацией и одновременно венчали бы произведение. В связи с этим в "Рапсодии" практически отсутствуют "медленные" темы, и даже вступление, основанное, в сущности, на лирической песне "Уж ты, сад, ты, мой сад", сразу же приобретает активный характер благодаря подхлестывающему ритму банджо. В целом "Русскую рапсодию" можно рассматривать как подготовительный этап к созданию развернутой частушечной джаз-плясовой "Тюх-тюх" в кинофильме "Веселые ребята". Не случайно в развитии темы "Из-за острова на стрежень" угадывается прообраз заключительной фразы из будущего знаменитого "Марша веселых ребят": "Тот никогда и нигде не пропадет".
Все сказанное здесь относится к первому периоду творчества Дунаевского. В дальнейшем композитор следовал традициям русских классиков, которые с трепетной бережливостью использовали русский мелос. В этом нас убеждают обработки песен "Что так скучно?" и "Кругом, кругом осиротела", впервые опубликованные, наряду с обработками песен других народов, в тринадцатом томе собрания сочинений Дунаевского. Естественностью, свежестью и чистым дыханием веет от этих замечательных песен. Фактура сопровождения здесь то скупа, то узорчата, но так или иначе она полностью подчинена мелодии и ритму, и ее функции неизменно сводятся к раскрытию многозначных свойств, которыми обладает песня.
Однако было бы ошибочным считать, что в творческой биографии Дунаевского резко разграничены периоды, когда он "джазировал" народные мелодии и когда он их обрабатывал в стиле классиков XIX века. Нет! Глубокое постижение фольклора вызревало в нем в период самого страстного и самозабвенного увлечения джазом. Здесь сказалась необычайная широта его творческой натуры: жадно впитывая новые веяния современности, композитор в то же время остро ощущал свою неразрывную связь с музыкальной культурой прошлого.
Песню "Эй, ухнем!" Дунаевский обработал для прекрасного оперного певца (баса) Б. Фрейдкова именно тогда, когда он вступил в тесное сотрудничество с Л. Утесовым, то есть в самом начале 30-х годов. И вот, знакомясь с песней в обработке Дунаевского, мы видим, как, с одной стороны, композитор следует известным традициям Балакирева и Глазунова, так много сделавших для ее широкого распространения, а с другой стороны, пытается "прочитать" песню по-своему. Сосредоточившись, подобно Балакиреву, на драматическом пафосе песни, Дунаевский в то же время учитывает ее симфонически-изобразительное решение Глазуновым и одновременно в какой-то степени "полемизирует" с Ф. Кенеманом, в чьей обработке "Эй, ухнем!" получила наибольшую известность благодаря исполнению Ф. Шаляпина. Собственно говоря, это не столько "полемика", сколько желание нарушить привычность слушательского восприятия. У Кенемана вместо вступления - единственный аккорд, предваряющий размеренное движение, переходящее потом в суровую поступь (прием чисто изобразительный, заимствованный у Глазунова). Дунаевский же считает нужным начать песню с музыкальной заставки - и вот перед нами четырехтактное вступление, варьирующее фразу "Еще разик, еще раз", вступление, создающее настроение неизбывной скорби, из которой постепенно вызревает гнев (пример 1).
По ассоциации вспоминается песня, написанная Дунаевским несколько лет спустя для кинофильма "Волга-Волга":
И слезами катилася Волга,
Необъятная наша река...
В отличие от Кенемана, написавшего к "Эй, ухнем!" аккомпанемент, который в основном как бы рисует труд бурлаков, Дунаевский стремится не только передать суровое величие этого труда, но и оттенить элементы бунтарства, свойственные коллективному герою волжской песни. Отсюда эти "набатные" интонации, которые буквально пронизывают весь его аккомпанемент (примеры 2 и 3).
И вот в наши дни, слушая, как Евгений Нестеренко поет в обработке Дунаевского песню "Эй, ухнем!", мы с особой остротой ощущаем восторженное преклонение композитора перед мощью и духовной красотой русского народа и понимаем, как возникали его песни, взошедшие на народной почве и принятые народом как свои собственные.
|