|
Исаак Дунаевский. "Когда душа горит творчеством..." Письма к Р.Рыськиной
Сын Геничка действительно уже большой - ему 17 лет. Он учится в художественном училище, которое закончит лишь через два года3. У меня в 1945 году родился второй сын от другой женщины4. Это большая и сложная часть моей повести, о которой кратко говорить не хочется.
Как видите, много нового в жизни. Но мне хочется сказать Вам, что я остался прежним. И хоть годы старят человека, но говорят, что мои глаза горят по-прежнему молодым блеском. Вам я скажу, что во мне в полной мере осталась любовь моя к Жизни, к Солнцу, к тем людям, которые хотя бы капельку берут от Солнца и Света.
И во мне осталась моя дружба к Вам, моя Рая, мое хорошее и теплое желание видеть Вас бодрой, сильной и большой. Вы помните, как я требовал у Вас отчета об отличной учебе? Это требование полностью сохраняет свою силу. И я рад, что Вы его выполняете.
Жду с огромным нетерпением Ваших писем.
Ваш И.Д.
Москва, 21 июня 1949 г.
<...> Рая! В Вашем письме я вижу одно очень важное недопонимание.
Понимаете, была жизнь, светлая, радостная, хорошая. Потом пронеслась страшная смерть, сдвинувшая все, уничтожившая многое, взъерошившая все человеческие чувства и помыслы. Как будто людям вставили новые сердца, каменные или стальные. Как будто вместо нервов людям прицепили канаты. Все былые радости, все былые привязанности куда-то ушли вглубь, далеко или исчезли со старыми, ставшими негодными, сердцами. Вы неверно судите меня, когда вспоминаете новосибирскую встречу. Вы были вестником другого мира, другого времени, и Вы как бы казались неуместной в той обстановке всеобщего крушения надежд и чувств, душевного хаоса и смятения. Я, по крайней мере, так переживал войну. Жил тогда не я, а кто-то другой. Механически все свершалось, механически все жило во мне, хотя внешне и было как будто мне принадлежащим, мне свойственным.
И когда все страшное кончилось, душа стала постепенно приходить в себя. Вы думаете, что мы уже пришли к своему нормативу? Нет! Можно сказать, что мы по тем-то и тем-то статьям уже достигли довоенного уровня, во многом перешагнули через него. Но это там, где могут действовать бесстрастные цифры статистики. Но мы человеки, наши души еще далеко не успокоились, далеко еще не достигли довоенного уровня. Я не знаю, наблюдаете ли Вы за этим, но я вижу подтверждение своих оценок во всем человеческом поведении, которое меня окружает. Психика, нравы, поступки, взаимоотношения - все это еще носит черты той сумасшедшинки, той жестокой каменности, которые дала, присвоила людям война для того, чтобы ее легче было сносить. Мы оживаем, но оживаем очень медленно, да еще к тому же с оглядкой на новые возможные ужасы, которые нас подстерегают.
Это беспокойное состояние сердец человеческих заметно в любой человеческой деятельности и особенно, конечно, в искусстве.
Посмотрите, Рая! Ведь нет радости! Радости простой и светлой, которая звучала в наших песнях, фильмах, в театре, в литературе. Всюду мучительно решаются проблемы человеческого бытия. И решать их безмерно трудно, ибо душа наша еще во власти пережитого, она еще не постигла важнейшего орудия творчества - полной радости жизни! Литература и искусство в талантливейших своих проявлениях все еще оперируют человеческими муками, пытками, смертью, войной и страданием для того, чтобы не всегда убедительно поставить, где полагается, жизнеутверждающий аккорд, который все-таки не способен зачеркнуть смерть, не способен заставить забыть муки и страдания. <...>
Москва, 31 июля 1949 г.
<...> Несмотря на то, что я обладаю не очень простой натурой, видимо, она все же достаточно ясна и прямолинейна, чтобы не мириться с любым проявлением искусственности в простых человеческих отношениях. <...>
|