Дорогая Рая! Я люблю философию, поскольку считаю ее превосходным средством для отдыха чувства. Нам, музыкантам, философией заниматься некогда, да и вредно. Музыка должна быть искусством чувств, а не выкладок разума. Поэтому мы иногда позволяем себе заниматься не столько философией, сколько философствованием. Но рассуждать обязан каждый живущий в этом мире человек. Поэтому и я иногда рассуждаю, обдумываю. Обдумывая, например, Ваше последнее письмо, я прихожу к выводу, что вся философская суть Ваших высказываний смогла бы вместиться в одной короткой формуле: "Человек должен понимать, что он делает". Я не знаю, какой великий ум сказал до меня эту фразу, и если никто этого не сказал, то прошу зачислить меня в разряд великих всех времен.<...>
26 октября 1949 г.
Рая милая, славная, хорошая! Мне очень приятна Ваша тревога за меня и то волнение, с которым написано Ваше коротенькое письмо от 12/Х. Но, как Вы узнаете из моей телеграммы, все объяснилось весьма просто. 12-го сентября я изволил отбыть на юг. По дороге заехал на ст<анцию> Курганную - совхоз "Кубань" (район действий "Веселой ярмарки") для свидания с Пырьевым, сдачи ему эскизов новых муз<ыкальных> номеров и просмотра отснятого материала. Там я пробыл два дня и уже 16-го водворился в Хосте. Я Вам писал, что 6-го буду в Москве. Действительно, планировалось окончание съемок на 5 сентября с тем, что 10-го в Москве должны были начаться записи второй очереди музыки. Но природа не пожелала считаться с планами. Погода совершенно срывала всю работу. Я и решил дожидаться в Хосте окончания съемок у Пырьева, с которым имел связь. Съемки удалось ему закончить только 18-го, после чего мы выехали (он с Курганной, я из Хосты) с разницей в один день в мою пользу.
Таким образом, у меня против всяких самых оптимистических предположений получился пятинедельный отдых, весьма мне необходимый перед огромным напряжением, какое мне предстоит. Я знаю, что все эти объяснения не устранят Вашего удивления по поводу того, что я не дал Вам знать о себе из Хосты. Главная причина в том, что, будучи в Хосте в довольно веселой и шумной приятельской компании, я совершенно не имел обстановки и возможности собирать те внутренние свои силы, которые мне привычно нужны для писем Вам.
Как это ни странно, но я сознательно в этот курортный короткий период стараюсь жить только физически, телесно, почти животно. Я отказываюсь от всего, что может походить на мою обычную жизнь, что связывает меня с этой жизнью. Я не думаю ни о чем том, о чем я успеваю подумать потом, когда вернусь. И день проходит за днем только в поисках того живительного наполнения, которое дает южное осенне-ласковое, еще достаточно горячее солнце, чудесное море, горы, воздух и прочее. И, Вы знаете, день заполняется до отказа. Просто - некогда. Но это "некогда" совсем другое, не московское. До обеда - пляж, потом короткий отдых, потом волейбол, потом вечерние прогулки, кино или заезжий концерт каких-нибудь знакомых артистов, а там с удовольствием растянешься после "праведных трудов" на постели и... сон.
Все это принимаешь в себя усиленными порциями, как бы спеша насладиться, наполниться всем этим. Я очень много вкусил наслаждения от экскурсий. Был в красивейших местах - Ахун, самшитовая роща, Агурские водопады, Рида, мыс Пицунда, Гагры и прочее. Описывать это не стану. Это просто чудесно! Во многих местах был впервые, некоторые места уже раньше посещал. Но ведь красоту никогда не надоест созерцать. Самое главное, что я, кряхтя и надрываясь, все-таки лично все облазил, подымался, опускался и т.д.
Я поправился, загорел и полон сил. Беда только, что на обратном пути простудился и несколько дней чувствовал себя отвратительно. <...>
<..> Из остального, что Вы написали мне в разлуке, я хочу серьезно ответить по поводу мыслей, высказанных Вами по прослушаньи "Вольного ветра".
Прежде всего несколько слов о нем. Я в январе слушал в Ленинграде этот спектакль. Мне, в общем, он понравился своей верной трактовкой, хотя многие роли исполняются посредственно. Музык<альная> часть в Ленинграде стоит на высоком уровне. Несмотря на буффонадную заостренность постановки, лирическая и драматическая часть музыки получила свое достаточно полное выражение. Конечно, невозможно слушать песню матери (один из лучших номеров, который Вы не заметили) в похабном, безголосом исполнении Богдановой. Но зато все эти и другие музык<-альные> недостатки компенсируются прекрасным исполнением финала 2-го акта - лучшего, что мной написано в этой области. Я должен Вам сказать о тех творческих установках, которые я поставил перед собой в этом жанре.