Наум Шафер. День Брусиловского

Лев Квитко и "Две ласточки"

И я, уже давно собирающий материалы для будущей дипломной работы об Илье Григорьевиче Эренбурге, с волнением прочитал вслух: "Деятельная борьба одного из виднейших советских писателей И.Эренбурга за мир, против чёрных сил международной реакции снискала ему любовь и уважение миллионов читателей в нашей стране и за её рубежами. Сердечный отклик находит у них весть о присуждении И.Эренбургу высшей премии "За укрепление мира между народами"".

- Ну? - с торжеством спросил Брусиловский, - Верите ли вы после этого, что нас с вами сошлют на Камчатку?

- Евгений Григорьевич,- ответил я,- о Михоэлсе вы мне всё разъяснили непрямым текстом. Мне сейчас всё ясно... Но врачи, врачи... Неужели они докатились до такого...

- Чего не знаю, того не знаю. Возможно, кто-то и докатился. А возможно, Сталина просто обманули.

- А разве можно обмануть великого и мудрого человека?

- Святая простота! Вы, оказывается, не знаете разницы между хитростью и мудростью.

И совершенно неожиданно композитор стал рассказывать о своём ростовском детстве. О том, что Ростов-на-Дону даже до революции был интернациональным городом: помимо русских, там обитали евреи, украинцы, поляки, татары, греки, и никаких распрей между национальностями не было. Правда, на бытовом уровне случались какие-то накладки. В разгаре спора еврей, например, мог обидеть грека, сказав: "Ты не грек, а самый настоящий дрэк!". А грек мог тоже ответить в рифму: "Ты не а ид, а жид!". Подобные объяснения обычно кончались совместной выпивкой.

- По нашей улице, где мы жили,- продолжал композитор,- часто шлялись двое нищих - русский и еврей. У первого была кличка Петруха-невезуха, у второго - Абрам-хам. Они часто затевали между собой драки, подчас кровавые, их разнимала полиция. Причина этих драк - банальная: конкуренция по части занятой территории для подачек. И что вы думаете? Потом, как ни в чём ни бывало, мирно сходились - один с подбитым глазом, другой с окровавленным носом - подсчитывали свои барыши, складывали их в общую кучу и отправлялись кутить в кабак. Там они напивались, орали еврейские песни, целовались и клялись в вечной дружбе. Это вам не холодный союз по расчёту, а эмоциональный всплеск душ. Причём, Петруха отлично разговаривал на идише и неоднократно заговаривал со мной на этом языке. Представляете себе парадокс? Я, еврей, не мог ему отвечать, потому что плохо знал язык… Ну ладно, давайте перейдём к делу. Сегодня вы должны были мне принести не ноты, а фрагмент либретто с куплетами Грушницкого. Не вижу ваших листочков.

- Евгений Григорьевич, я сегодня снова принёс ноты.

- Что?! Мы же договорились, что пока вы не напишете либретто, я не буду смотреть ваших нот. Я устал раскладывать вашу оперу на исходные элементы.

- Я принёс ноты, не относящиеся к "Печорину". Я принёс "Еврейскую колыбельную", правда, только вокальные строки с подписанным текстом. Клавир сделаю потом.

- Ну вы даёте! На "дело врачей" отреагировали "Еврейской колыбельной"... Хорошо, покажите.

Маэстро взял листок, и я с трепетом услышал: "М-м-м..." Он "мурлыкал" мою мелодию! Тихо и приглушённо... Затем, отложив в сторону ноты, задумчиво произнёс:

- Вот и Перец Маркиш пропал, как почтовая открытка...А ведь фильм "Возвращение Нейтана Беккера", к которому я написал музыку, сделан по его роману... Да ну вас к чёрту, Шафер! - Композитор стремительно поднялся и с искажённым лицом вышел из комнаты.

Такого ещё не бывало... Он никогда не оставлял меня одного в своём кабинете... Я сидел и думал: то ли тоже уйти, то ли оставаться на месте…

Минут через десять композитор вернулся. Ни следа от возбуждённо-растерянного состояния: ироничный блеск глаз, саркастически поджатые губы, твёрдая походка. Он снова сел напротив меня и заговорил:

- Передовую музыкальную культуру можно создать только при сопротивлении догматическим стандартам. Знаете, Шафер, чем вы мне нравитесь? Тем, что ни от кого не зависите: ни от конъюнктуры, ни даже от вашего кумира Дунаевского. Ни в одном из ваших опусов я не нашёл следов его влияния.

Я тактично промолчал. Не стал же бы я ему рассказывать, что в год 50-летия Исаака Осиповича (мне тогда исполнилось 19 лет) я сочинил в его стиле концертный марш "Привет Дунаевскому!" и отправил клавир на адрес Союза советских композиторов.

- Да, вы ни от кого не зависите,- продолжал Брусиловский,- и прежде всего от конъюнктуры. А мне подчас приходится с ней считаться... Ну - вы другое дело, вы человек вольный, хотя и ходите отмечаться в комендатуру. А я нахожусь на государственной службе... Да и студенты мои, хотя в принципе они пока тоже вольные, но уже научились держать нос по ветру: сочиняют с учётом сложившейся общественной ситуации. А если экспериментируют, то только в техническом плане, беря в пример тех, кого нынче называют формалистами. А вы... Ну на какого исполнителя вы рассчитывали, сочиняя "Еврейскую колыбельную"? И кто рискнёт её петь в сегодняшней обстановке?

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter