- Володя, - сказал я, - но мне нечего нести Брусиловскому, ведь чистовик романса я отдал Мельцанскому, он сейчас репетирует. Не пойду же я с черновыми листочками...
(О, эти времена, когда мы не знали слова "ксерокс"! Сколько у меня погибло нотных рукописей из-за того, что чистовик передавался исполнителю, а сделать для себя чистовую копию, то есть снова часами сидеть и корпеть над нотными листами, просто не было времени и терпения - приходилось сохранять лишь черновики. Именитые композиторы нанимали переписчиков. А бедному студенту что прикажете делать?).
- Прекрасно! - торжественно сказал Володя. - Вот и будет повод создать второй чистовик. А то посуди: во всём мире (он очертил круг в воздухе) существует лишь единственный чистовик "Романса Печорина". Это несправедливо и рискованно. Пусть для страховки существует и второй.
- Сразил! - рассмеялся я. - Мой полемический дар иссяк. Сдаюсь. Буду делать новый чистовик. Но с одним условием. Портрет ты отдашь на хранение тёте Анюте. А то знаю я тебя...
- Пожалуйста, - с рыцарским прямодушием ответствовал Володя, и тут же как по волшебству, вбежала моя сухонькая юркая тётя (она оказывается, подслушивала за дверью), схватила картину и быстрым семенящим шагом, почти на цыпочках, скрылась в своей комнате.
Позже, вечером, она говорила мне, захлебываясь:
- Мы с Гришей так за тебя переживали, так переживали, а Пиня даже плакал... Шуля хотел поговорить с Володей как мужчина с мужчиной, но слава Богу, что всё хорошо кончилось. А портрет пусть хранится у меня. Я завернула его в старое покрывало и заложила за спинку дивана. Зимой или летом поедешь на каникулы в Акмолинск - тогда возьмёшь его с собой, порадуешь папу и маму...
Наконец, после двухдневной работы на каких попало лекциях (Володя помогал мне раскладывать черновые листочки, а я, высунув язык, аккуратно заполнял чистые нотные листы) в подлунном мире появился второй чистовик "Романса Печорина". Настала пора идти к Брусиловскому. И тут на меня снова навалилась тоска. Я полностью потерял уверенность в себе, боялся позора и вроде бы уже вообще готов был отказаться от визита к маститому композитору. Стал имитировать недомогание и ссылаться на признаки аппендицита.
- Я те покажу аппендицит, - подделываясь под интонации голоса соседа-куркуля, пригрозил мне Володя.
Видя мою пассивность, он взял на себя инициативу по доведению ответственного мероприятия до конца. Договорился со старостой нашего третьего курса Тоней Сергеевой, чтобы она нас не отметила как отсутствующих в своём журнале - идём, дескать, на приём к Брусиловскому, сама понимать должна. Тоня, разумеется, поняла. Вся страна была вдохновлена очередными мудрыми решениями XIX съезда Всесоюзной Коммунистической партии большевиков, переименованной именно на этом съезде в "Коммунистическую партию Советского Союза" (КПСС). И хотя по углам ядовито шептались по поводу появления узаконенного советского СС, наш визит к Брусиловскому Тоня восприняла как свидетельство идейно-художественного роста советского студенчества. Как же можно поставить прочерк в журнале? Единственное, что огорчало - это то, что теперь в экзаменационных билетах появится много дополнительных вопросов по обширному докладу товарища Маленкова и по короткой, но гениальной речи товарища Сталина.
... Понедельник, 13 октября 1952 года. Мы с утра тщательно побрились, Нина покормила нас вкусным завтраком. В честь великого события она тоже решила не пойти на занятия в университет: "Накопилось много грязного белья, надо постирать". Брусиловский ждал меня с двенадцати до часу. В половине одиннадцатого мы с Володей вышли из дома. На трамвае доехали до Уйгурской, а оттуда решили идти пешком. Когда дошли до проспекта Сталина и повернули вверх, я начал замедлять шаг.
- Мой святой брат! Я послушался тебя и сделал второй чистовик. Давай пойдём на компромисс, послушайся теперь и меня. Пусть "Романс Печорина" хранится у тебя, а в следующий раз я обязательно покажу его Евгению Григорьевичу.
- Никаких компромиссов! Если ты его сегодня не покажешь, то не покажешь никогда. Ну-ка отдай газету. Ишь ты, завернул. Держи ноты в открытом виде и так иди.
Прохожие на нас оглядывались: я упирался, Володя тащил меня за рукав. Иногда я сам убыстрял шаг, а затем останавливался:
- Не могу! Это какая-то авантюра! Ну я понимаю: пойти к Брусиловскому со скрипичными миниатюрами и романсами... Но с оперой! Это же нахальство!
- Тебе, братец, нужно отвлечься, - спокойно возразил Володя. - Давай двигаться и говорить о постороннем. Хочешь я расскажу тебе, как в Семипалатинске школьная учительница по литературе пять раз заставляла меня конспектировать статью Ленина "Лев Толстой как зеркало русской революции"?