Михаил Булгаков. Оперные либретто.

Н.Шафер. Булгаков-либреттист

Если соотнести сказанное с образом Рашели из одноимённого либретто, то можно убедиться, что и здесь Булгаков проявляет интерес к личности, выделяющейся из своей среды. Нет сомнения, что, обратившись к новелле Мопассана, Булгаков одновременно "отталкивался" и от оперы Верди '"Травиата", в центре которой образ падшей женщины, возвышающейся над аристократическим обществом. Горестна судьба Рашели: она проститутка. Её сфера - ненавистный публичный дом. Но тем ценнее победа женщины над собственной отверженностью, тем прекраснее пробуждение в ней несокрушимой силы духа.

Есть, однако, существенное различие между новеллой "Мадмуазель Фифи" и либретто "Рашель". Французский писатель сознательно подчёркивает еврейскую национальность Рашели, чтобы сатирически заострить ядовитую мысль: из четырёх французских проституток только одна - еврейка! - оказалась способной защитить честь Франции... Как мы видим, Мопассан от души смеётся над французским читателем. Булгаков же смещает акценты: у него и намёка нет на национальность Рашели. Либреттист ставит перед собой другую цель - ему важно психологически обосновать непредсказуемый подвиг продажной женщины. И вот Рашель, убедившись в ничтожестве бесчинствующих прусских офицеров, вдруг ощущает себя полноценным человеком, способным отомстить за поруганную честь страны. Когда маркиз фон Эйрик начинает сыпать пошлыми остротами по адресу французского народа, а затем грубо оскорбляет Рашель, она всаживает ему в горло десертный нож и при этом успевает с силой выкрикнуть: "От женщин французских тебе мой последний привет!" (Этих слов у Мопассана нет). Данный эпизод значил бы гораздо меньше, если бы он имел самодовлеющее значение (как обычно случается во многих либретто) и не служил бы средством раскрытия характера Рашели, как сейчас принято говорить, в экстремальной ситуации. Ведь в этой же ситуации четверо подруг Рашели (в сущности, четверо кукол) ведут себя совершенно по-иному: они охвачены животным страхом и жалобно вымаливают себе жизнь у поработителей родины.

В идентичном напряжённом эпизоде либретто "Минин и Пожарский" Булгаков решает иные задачи. Когда польский ротмистр Зборовский внезапно бросается с ножом на Пожарского, почти не сомневаясь, что лишь ценой собственной жизни он сможет убить русского князя,- Булгаков полемизирует с теми либреттистами, которые привыкли прибегать к так называемым "драматургическим поддавкам". Мы видим, что потенциальный убийца Пожарского смел, дерзок, красив и, при всём своём коварстве и больном честолюбии, он - достойный противник князя: не осуществив задуманное, смертельно раненный Мининым, Зборовский в последние минуты не раскаивается в своём поступке... Это не единственный случай, когда Булгаков пытается решить проблему "достойного противника".

В либретто "Петр Великий" главный герой мучается не столько тем, что царевич Алексей оказался предателем, сколько тем, что в своём сыне он, царь, не имеет истинного, могучего соперника. Учиняя сыну допрос, Петр стремится вырвать у него правду не потому, что ему нужна именно она (Петр уже давно знает правду), а для того, чтобы, сознавшись в преступлении, Алексей проявил бы мужество и достоинство. Петр буквально вымаливает у сына правду, чутко прислушиваясь к тому, что творится в его душе: "Откройся мне в последний раз, скажи, что замышлял, когда ты к кесарю бежал? За правду участь облегчу твою. Скажи, хотел ли моей смерти, чтоб захватить престол и уничтожить всё, что делал я?" И когда Алексей начинает изворачиваться и хитрить, чтобы скрыть истину, Петр с негодованием и болью восклицает: "Какое сердце надобно иметь, чтоб в страшный час перед судом отечества стоять, в лицо судье смотреть, в лицо мне лгать!"

Сцена Петра и Алексея - это, в сущности, психологическая дуэль отца и сына. Но своеобразие и скрытый смысл её в том, что отец, всё время пытаясь помочь сыну, терпит полнейшее поражение. Петр не сумел вдохнуть в Алексея мудрое бесстрашие перед лицом истины... Здесь можно было бы сделать несложный вывод: Петр отдаёт приказ об аресте Aлeкceя, невзирая на то, что Алексей - его сын. Но у Булгакова смысл эпизода в ином. Петр отдаёт приказ об аресте чужого человека, ибо то жалкое существо, которое стоит перед ним, это не его сын, а злая пародия на наследника престола.

Психологическая дуэль с артистическим применением лжи есть и в либретто "Рашель". Но здесь мы имеем дело с так называемой "святой" ложью - в прямом и переносном смысле, потому что лжёт не кто иной, как кюре, то есть "святой отец". Прусский офицер барон фон Кельвейнгштейн, наивно полагающий, что он культурней своих товарищей, вместе со взводом солдат устраивает обыск у священника Шантавуана, стремясь обнаружить исчезнувшую Рашель. Диалог Кельвейнгштейна и Шантавуана в высшей степени напряжён - он строится на коротких "наступательных" и "оборонительных" репликах. Барон уверен, что священник тайно вредит оккупационным властям и что Рашель прячется именно у него, священник же упорно отрицает это. Наконец, Булгаков доводит диалог до высшей гиперболической ситуации - Шантавуан, предотвращая катастрофу, восклицает: "Клянуся богом всемогущим - пусть он накажет, если лжив ответ! Клянуся богом вездесущим - её здесь не было и нет!" Священник, прибегнувший к клятвопреступлению - такого эпизода у Мопассана, разумеется, нет. Вся эта поразительная сцена придумана Булгаковым от начала до конца. Впрочем, и сам Шантавуан как конкретное действующее лицо тоже придуман либреттистом, потому что те строки, которые уделил священнику французский писатель, в совокупности не составляют даже страницы. О сквозной же любовной линии Рашели - Люсьена и вовсе говорить не приходится - она полностью вымышлена Булгаковым (как и сам образ Люсьена).

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter