"- Да, - задумчиво говорит Марков, - это моя мама... - И далее с саркастическим смешком: - Тут уж никакого сомнения нет, что это моя мама. Ведь она как рассуждает? Если ее Петенька на фронте, то уж тут весь мир должен на цыпочках ходить.
- Правильно! - взволнованно подхватывает Зоя. - Плясать и распевать, когда вы воюете - действительно не время.
- Здравствуйте, Агафья Лукинична!
- И совсем не "здравствуйте", а именно так! И только люди, лишенные...
- Что ж, по-вашему, выходит: Барсовой в артиллерию надо идти? Так, что ли?
- Так!
- А петь за нее вы будете?
- Петь будем после войны!
- Вот это здорово! Знаете, что я вам посоветую? Вот пойдите в любой театр и вечером, перед началом, объявите, что все спектакли откладываются до окончания войны, потому что мы с Агафьей Лукиничной считаем, что петь и плясать сейчас - несвоевременно. Вот посмотрим, что тогда с вами публика сделает, особенно военная... Да что с вами говорить, когда вы ни черта не понимаете в искусстве!
- Я ничего не понимаю? Да я...
- Что вы?
- Ничего... Только я хочу сказать, что вы очень много в искусстве понимаете!
- Я не понимаю, не понимаю.. Зато я люблю искусство!"
Я позволил себе привести здесь внушительный кусок из фонограммы фильма "Актриса", потому что его авторы как бы предсказали будущие кавалерийские наскоки "левых" экстремистов на лучшие образцы романтического искусства довоенного времени. Попробуем перефразировать: "Петь будем после репрессий!" Или: "Все спектакли откладываются до окончания репрессий, потому что мы с Агафьей Лукиничной считаем, что петь и плясать сейчас - несвоевременно".
Еще одно любопытное обстоятельство. Сценаристы и режиссер как бы заранее проявили себя решительными противниками всяческих дискуссий с Агафьями Лукиничными "перестроечного" периода: "Да что с вами говорить, когда вы ни черта не понимаете в искусстве!" И мне до сих пор не понятно, как Агафья Лукинична могла обрести союзников в лице таких мастеров художественного слова, как Александр Солженицын и Виктор Астафьев, которые, между прочим, известны и как меломаны. Не об отвратительных эротических шоу и диких рок-оргиях в период всеобщего экономического развала пишут они. Весь свой священный гнев писатели обрушивают на красивые жизнерадостные мелодии периода репрессий и войны. Это равносильно тому, чтобы обвинять русский народ в том, что в самые мрачные годы крепостничества он создавал многочисленные озорные плясовые мелодии типа "Камаринской", "Барыни", "Уральской плясовой" и многих других, которые помогали ему выжить.
В Казахстане, в тяжкую пору войны, мелодии Дунаевского были уравнены с народными. Передо мной мемуары (из домашнего архива) одной из учительниц 108-ой железнодорожной школы города Павлодара:
"Зимой 1944 года я училась в пятом классе Ливинской семилетней школы (Лениногорский район Восточно-Казахстанской области). Мы и раньше выступали в совхозном клубе перед населением. А тут учитель математики Сергей Иванович Крылов организовал шумовой оркестр. Играли кто на чем. Использовали расчески с папиросной бумагой, алюминиевые ложки (ими отстукивали такт), бутылки. Для большого шику крутили мясорубку и били в печную заслонку. Имелась и пара балалаек, а в руках учителя - гитара.
Холод был страшный. Как и на уроках, мы не снимали с себя телогреек. Вся школа состояла из двух классных комнат, а единственную печку часто нечем было топить. Но мы, окоченевшие и голодные, с воодушевлением репетировали. Наряду с "Подгорной", "Камаринской", "Светит месяц", мы особенно тщательно разучивали "Молодежную" Дунаевского из кинофильма "Волга-Волга":
В пляску ноги сами ходят, сами просятся, А над нами соловьями песни носятся. Эй, подруга, выходи-ка И на друга погляди-ка, Чтобы шуткою веселой переброситься!
Сергей Иванович втолковывал нам: "Вы так пойте, чтобы ноги сами шли в пляс". А нам и не надо было втолковывать. Зажигательная мелодия настолько захватывала, что я, помню, плакала от счастья. "Разобьем фашистов, - пело во мне, - и наступит прекрасная сказочная жизнь". А мелодия властвовала надо мной, и я испытывала волшебное блаженство от этой власти... И пусть после войны возникли новые трудности, но нас спасла надежда. Эту надежду вселяли звонкие песни Дунаевского. Как потом, в 60-е годы, тихие и ласковые песни Булата Окуджавы..."
... Вернемся, однако, к фильму "Актриса". Перед нами -единственная кинокомедия, которую Дунаевский оформил не своей музыкой, а чужой. Кроме упомянутой арии из оперетты Ж. Оффенбаха "Перикола", он использовал мелодии из оперетт И. Кальмана "Сильва", "Марица", "Цыган-премьер", "Фиалка Монмартра". Сплошной Кальман! Почему? Опять-таки можно предположить, что Дунаевский знал, что в блокадном голодном Ленинграде, откуда он выехал на гастроли со своим ансамблем за месяц до начала войны, истощенные люди выстраивались в очередь не только за пайком хлеба, но и за билетом на "Сильву", которая одухотворяла их не меньше, чем Седьмая симфония Шостаковича.