Вас интересует вопрос об оскудении нашей музыки. Одним из главных ответов является то обстоятельство, о котором я Вам пишу. О музыке мы с Вами поговорим подробно. Я думаю, что мы с Вами еще будем иметь возможность встретиться и, вероятно, не раз, поэтому нет необходимости в одном письме обязательно все высказать. Повторяю, что я боюсь врываться со своими суждениями в тот мир Ваших критических поисков, который, несмотря на все его недостатки, все же является тем целостным миром, который в Вас воспитан школой и который позволяет Вам как-то оценивать явления литературы и искусства, а вместе с ними и явления жизни и окружающей действительности. Я не могу иметь Ваши взгляды на все эти явления, как Вы не можете иметь мои взгляды. Вы цитируете чужие мудрости, а я уже успел выработать свою, пусть и плохонькую, и не отношусь к цитатам с религиозной почтительностью, а позволяю себе с ними спорить, если они мне не по духу. Мои некоторые особые взгляды не мешают мне, как видите, быть советским художником, знающим свои высокие задачи и не без успеха проводящим их в самую толщу народа и жизни. Мои некоторые особые взгляды не мешают мне быть ближе к советской, так сказать, правоверной эстетике, чем многие из тех, кто колотит себя в грудь и цитирует Маркса, Энгельса и Белинского.
И вот эти мои самостоятельные взгляды не дают мне возможности признавать и принимать безоговорочно то, что принято считать хорошим в литературе, искусстве и прочем.
В нашем отношении к явлениям литературы и искусства имеются громадные противоречия. Неизбежно должно прийти время, когда потребуется показ больших и настоящих человеческих чувств. Без этого нет литературы, нет искусства! Нам все время тычут в пример Толстого, Чехова, Чайковского и Глинку, Репина и Сурикова, но забывают, что нам не дают писать так, как писали они. Это были мастера чувств, а не зарисовщики, очеркисты и фотографы. У Толстого люди говорят о своих чувствах, говорят не только красиво, но и глубоко содержательно. Этому можно учиться, этому можно подражать.
Казакевич, видимо, очень талантлив. Но, прочитав его "Веску на Одере",я не могу понять, куда же он задевал своих героев с их чувствами? И если это называется роман, то где же писатель-романист? Я с увлечением читаю о великих военных подвигах действующих лиц, но с отвращением слежу за примитивной любовной чепухой, в которой нет не только сколько-нибудь интересных чувств, но и интересных слов. Мало того, автор вообще куда-то забрасывает вон главных действующих лиц с их личными судьбами, и Вы закрываете книгу с полным и гнетущим недоумением. А затем с таким же недоумением смотрите надпись, что этот "роман" удостоен Сталинской премии. Так какие же Толстые у нас могут народиться?
Казакевич прекрасно знает военный быт, военный труд. Видно, что он сам исходил достаточно дорогами войны. И это большое достоинство "романа". Но он совершенно не знает дорог любви с их сложными тропинками. Что же удивительного, что наша молодежь, читая подобную литературу, стремится быть такими, как эти герои в военных подвигах, но любви учится не у них, а в лучшем случае у классических писателей с их совершенно неподходящими типами и образцами для нынешнего времени и общественных отношений? Самое скверное, что искусству чувств наша молодежь вообще ни у кого не учится, заменяя это трудное искусство всякими вульгарными упрощениями и любовным "нигилизмом". Что дала литература в этом отношении? Нуль! Неужели наши писатели ждут инструкций? Очевидно! Тогда грош им цена! Они не инженеры душ, а приказчики.
Где-то в одном из Ваших писем проскользнула мысль, что достаточно того, что литература наша воспитывает желание быть похожими на Корчагина, Кошевого, Чайкину и т.д. Нет! Это много, но недостаточно! Ибо, не касаясь вопроса о природе индивидуального героизма, надо сказать, что военные катастрофы не всегда бывают, а вот жить, творить духовно и материально в обществе человек всегда обязан. Тут и вопросы быта, культуры, семьи, брака, любви, труда, творчества, вдохновения и многого другого. И жизнь рождается все-таки от любви! Этого никогда не надо забывать, как не надо забывать, что, к счастью, человек сравнительно мало живет с винтовкой на плече и что не так уж часто бывает вражеская оккупация!
Вот в силу чего мои "особые" взгляды вынуждают меня считать нашу литературу однобокой, лишенной подлинного знания людей с их сложным, разнообразным внутренним миром. В нашей литературе действуют преимущественно истуканы, о чувствах которые нам даже не дают догадываться (исключения есть, но очень, очень мало).