|
И.Дунаевский "Если Вам нужны мои письма..." Письма к Л.Вытчиковой. Пиcьма И.О.Дунаевского к Л.Г.Вытчиковой. 1950 год.
Я хочу Вам привести четверостишие гениального иранского классика Омара Хайяма (XI век):
Под этим небом жизнь - терзаний череда,
А сжалится ль оно над нами? Никогда!
О нерожденные! Когда б о наших муках
Вам довелось узнать - не шли бы Вы сюда!
Мы не будем, подобно Хайяму, представлять жизнь как цепь терзаний. Учтем также, что этот старик прожил блестящую, полную наслаждений жизнь, прежде чем он в разочаровании от всего окружающего мог вымолвить такие страшные слова. Но смысл его стихов мудр тем, что "нерожденные" все равно идут сюда, то есть в этот мир (вот что такое жизнь!), идут бороться за счастье, бороться с дурным в жизни - и так без конца, без конца. Бороться за жизнь, за счастье - вот цель душевного накопления человека! Поэтому нельзя отказываться от борьбы только потому, что она трудна и терниста. Нельзя отказываться от чувств потому, что они могут больно кусаться!
Извините, что я так пространно Вам отвечаю, но и это далеко не все, что можно по этому поводу сказать.
Теперь насчет оркестровки. Вы совершенно нравы, мой дружок. Оркестровка, или иначе инструментовка, -э то творчество, это наряд, который может украсить среднюю фигуру или даже испортить хорошую. Но беда в том, что многие наши композиторы не умеют оркестровать и вынуждены отдавать свои сочинения чужим. Таким образом, они лишаются огромной творческой радости. Так мать, родившая ребенка в муках, лишается иногда возможности того счастья, которое представляет из себя прикосновение этих святых губок к материнскому соску. Как счастлива мать, видя, что ее соки наполняют маленькое, родное тельце жизнью, здоровьем!
Хорошо, Людмила, что Вы будете играть Бетховена. Великий старик! Вообще хорошо, что Вы так любите музыку.
Желаю Вам хорошего отдыха, здоровья, веселья. Пишите, не забывайте.
Ваш И.Д.
1 августа 1950 г. Москва.
Моя милая Людмила! В то время, когда Вы писали мне Ваши превосходные письма из Рязани, я, удрав из Москвы, провел десять дней в Старой Рузе за писанием партитур оперетты. Кстати, погода мне благоприятствовала, продолжая оставаться неуютной. Вернулся в Москву и завтра уезжаю в Хосту, на Кавказ - отдохнуть, полечиться. Правда, беру с собой и работу, так как надо торопиться, ибо 1-го сент<ября> театр усиленно начнет репетировать "Клоуна".
Вы опасаетесь, что Ваши "письмена" я сочту скучной философией. Это, конечно, опасение напрасное. И я вообще прошу Вас никогда не думать так. Ваши письма доставляют мне большое удовольствие. Мне очень радостно, что Вы пытливо ищете правду - правду чувств, правду жизни, правду в искусстве и в обществ<енной> деятельности. Однако этот процесс очень длителен и продолжается всю жизнь. Кроме того, правда для человека - это сумма его личных взглядов и убеждений.
Я могу только сказать, что Вы поднимаете много важных, нужных и интересных вопросов, которые свидетельствуют о Вашем большом внутреннем содержании. Ответы на эти вопросы придут к Вам по мере роста Ваших внутренних сил. Я бесконечно благодарен, что Вы доверяете мне свои мысли, и это - залог нашей дружбы. Мне не хочется влиять на Вас таким образом, чтобы Вы усваивали мои взгляды. Мне хочется помогать Вам находить Ваши собственные. И если позволите, я только буду оттягивать Вас от безусловно ошибочных мыслей и теорий.
Я хочу сейчас поговорить с Вами о двух затронутых в Ваших письмах темах: о книге и об общественной жизни молодежи.
Вот Вы спрашиваете меня о моих литературных вкусах. Скажу Вам, что я не верю беллетристике. Хороший роман или повесть я читаю с удовольствием только как эстетически цельную и хитроумную работу чьего-то литературного дарования.
Уже самый факт того, что один человек (автор) говорит, думает и чувствует за всех - вселяет в мой разум весьма солидное подозрение в том, давали ли автору право так распоряжаться ими все те многочисленные, разные по характеру и взглядам, персонажи, от имени которых он пишет? Не подумайте, что я оригинальничаю. Наоборот, я полностью признаю огромное воздействие и значение литературы. Но считаю литературу только видом искусства, то есть видом индивидуального творчества. С этой точки зрения, для меня важно не то, что пишет автор, а то, как он пишет, то-есть как он здорово расставляет всех и все, чтобы подтвердить какую-либо идею, вовсе не обязательную для читателей. Иногда эти идеи отражают великие общественные процессы, и тогда литература становится вождем и хозяином мысли миллионов людей. Иногда эти идеи мелки и честны, и тогда они не бывают способны вести за собой человечество. Но никакие, даже самые высокие, идеи не могут волновать, если произведение плохо написано. Онегин, Печорин - выдуманы авторами. Какие-то черточки, свойственные молодым людям той эпохи, доведены фантазией авторов до полной законченности и даны обществу в гениальной литературной завершенности. Что получилось? Получилось то, что черточки "онегинизма" или "печоринства", сидевшие в молодых людях той эпохи, стали увеличиваться под влиянием желания подражать этим героям, то есть слиться с выдуманными типами. Подумайте хорошенько, что в сущности это все несколько глупо, особенно если учесть, что сии герои проделывали не очень достойные выходки, (Убить друга на дуэли из-за пустяка - вряд ли можно счесть хорошим поступком). А самое главное, что Пушкин любил Онегина и силой своего гения заставил любить всех этого, с моей точки зрения, мало почтенного ловеласа. Опять-таки не подумайте, что я отрицаю литературу. Но я не хочу признавать за ней учительства в жизни. В самом деле: мы живем в стране, где имеются многочисленные примеры высокой человеческой доблести. Эта доблесть сейчас является доблестью не человеческого характера, не количества дуэлей, не внешней красоты героя, не его изощренного ума, а доблестью его трудового подвига во имя славы страны, то есть <доблестью> той особой силы патриотической сознательности, которая вносит в труд элементы творчества. Высокие примеры этого труда становятся предметом не слепого подражания, а сознательного перенимания передового опыта, двигающего вперед нашу страну. Тут живое общение, живые встречи с героями. Литература бледна и бессильна рядом с живой действительностью и вовсе не потому, что у нас нет талантливых писателей, а потому, что она вынуждена списывать копии с действительности, бегущей значительно быстрее писательской фантазии. Рамки этой фантазии сами по себе становятся очень ограниченными, благодаря тому, что автору не разрешается слишком фантазировать. А литература, писательское искусство не может обходиться без фантазии. Ибо в этом как раз и заключается воздействие произведения на читателей. Оттого я и предпочитаю газетный очерк любому роману, так как в этом романе фантазия или бледна или по необходимости лжива. Романа нет без глубокого психологического вскрытия образов, без любви со всеми ее перипетиями, без диалектического сопоставления света и тени. Попробуйте, например, изобразить какого-нибудь Героя Труда таким, какой он может быть на самом деле: любящим выпить, поматериться, иногда побить жену, иногда позлословить и т.д. Такой роман не увидит света, ибо самый факт выдающегося геройства запрещает замечать в герое плохие черты. Вот почему в роли зла или тени в нашей литературе выступает только несознательность, которая на последних страницах превращается в "исправление" или "раскаяние".
|