Поэтому я и предпочитаю очерк, похожий на жизнь, роману, похожему на очерк.
Давайте изучать жизнь, ее явления, людей, а литература пусть только корректирует впечатления, а не учит нас. Я говорю не только о литературе советской. В классике я вижу, прежде всего, великое искусство, доставляющее мне эстетическое наслаждение. В классике я вижу больших и сильных людей с сильными чувствами. Но они не могут меня учить, так как в большинстве случаев они бездеятельны. Они мне чужды по этому признаку. Как любят и чувствуют современные герои, мне не известно по литературе, так как авторы эту сторону своих героев стараются изобразить казенно и почти одинаково. Любящие друг друга герои разговаривают очень мало о своей любви, а больше о плане, о фабрике, о посеве и т.д.
Таким образом, я прихожу к выводу, что художеств<енной> литературы не люблю, а предпочитаю на ночь почитать научно-популярную литературу. И, как Вы, люблю фантастически-приключенческие романы.
Теперь совсем кратенько о второй теме. Вы во всем правы, но боитесь целиком об этом думать. Эта скованность характерна для нашей молодежи и ее методов <оценки> обществ<енной> жизни. Стандарт получается не от того, что молодежь так хочет или потому, что онастандартна сама по себе. Стандарт получается потому, что в привычных и проверенных формах спокойнее жить и работать. Никто к тебе не придерется, никто не потянет тебя к ответу за "ересь" и "бунтарство". И так как борьба с косностью и стандартом неимоверно и мучительно трудна, то люди предпочитают серое течение работы светлым и заманчивым далям. Оттого так редок художеств<енный> подлинный огонек и задор в нашей обществ<енной> деятельности. Это очень сложный вопрос, и мне не хочется его комкать. Можно только сказать, что мы все являемся участниками грандиозной борьбы. В этой борьбе, в которой мы должны обязательно победить, иначе нас уничтожат, беспощадно рождаются формы деятельности, метод работы и общественных отношений, которые нам подчас не нравятся, но которые подчинены общим историческим задачам. С этим надо мириться и знать, что некоторые жертвы, большие и малые, в разных областях нашей деятельности, наших вкусов, наших эстетических взглядов неизбежны в предвидении будущего, красивого, полнозвучного, до которого я уже не доживу, а Вам дай бог дожить.
Поэтому, критикуя нашу молодежь за многое, достойное критики, мы не должны уподобляться Дон Кихотам, а думать о том, что мы должны требовать от молодежи в первую очередь. И думаю, что не ошибусь, если скажу Вам, что, с точки зрения этой первой очереди, наша молодежь полностью отвечает тем требованиям, которые ставят первоочередные интересы страны. И думаю, что я также не ошибусь, если скажу Вам, что в случае необходимости наша молодежь даст сотни новых Матросовых, Зой Космодемьянских и краснодонцев. И это сейчас самое главное! Любовь к социалистической Родине! Простим же молодежи все ее недостатки, которые очень иногда обидно видеть, но которые не помешают ей в решительном и последнем бою.
Будьте здоровы, мой друг, пишите мне в Москву Ваши мысли и впечатления. Набирайтесь сил, отдыхайте, не забывайте.
Ваш И.Д.
Сегодня газеты опубликовали результат международного кинофестиваля в Чехословакии, Я получил премию за лучшее музыкальное оформление ("Куб<анские> казаки"). В чем состоит эта премия, мне пока неизвестно.
2 сентября 1950 г. Москва.
Дорогая и милая Людмила! Вчера вечером, приехав из Хосты, я прочитал Ваши три письма и вот отвечаю Вам в ожидании Вашего сообщения об адресе.
Ваши письма задевают массу вопросов и свидетельствуют о большой пытливости Вашей натуры, о желании разобраться во многих сомнениях, о поисках какой-то хотя бы временной, но успокаивающей Вас "истины". Эта истина обязательно будет временной, так как в Ваши годы Вы еще не раз будете ее менять.
Но, увы, я чувствую, что не могу быть Вашим помощником в Ваших поисках. Мы неизбежно рассуждаем по-разному. Неизбежность эта происходит оттого, что мы не только нормально разные люди, но, главным образом, потому, что я намного старше Вас, воспитан в иных традициях и вкусовых ощущениях и, пройдя довольно большую жизнь, обрел тот скептический скепсис, который у Вас, естественно, еще не мог образоваться. Вы многого не знаете, и я не хочу отравлять Ваше юное сознание тем "старческим брюзжаньем", которое может идти ко мне, но никак не вяжется с Вами. Наш "диспут" о литературе, в сущности, есть порождение двух разных эпох, нас с Вами воспитавших. Вы не могли застать ту эпоху, которую я хорошо помню и которая характеризовалась свободной дискуссией, в которой уважались мнения противников и в которой люди самостоятельно имели возможность приходить к тем или иным выводам. Когда я учился в гимназии, нам не преподавали догм и, несмотря на то, что это была классово-буржуазная школа, нам не подносили готовых эстетических критериев, а предоставляли возможность самим разбираться, постепенно от года к году совершенствовать свои взгляды. Мы учились, в общем, по тем же учебникам, по тем же литературным, историческим и прочим фактам, хотя авторы учебников теперь несколько иные. Окончив гимназию, мы становились грамотными людьми, воспитанными на одних и тех же источниках знаний, но с разными взглядами на эти источники знаний. Теперь же школа вырабатывает обязательную одинаковость суждений, и чем ближе к какой-то догматической норме знания учащегося, тем он, этот учащийся, считается лучше. 35-40 человек в классе бубнят одно и тоже, как будто между их умственными, психологическими и эстетическими свойствами нет абсолютно никакой разницы. То же самое относится и к области искусства, то есть к тем учебным заведениям, которые являются кузницами кадров будущих композиторов, дирижеров, исполнителей и т.д.