Психологические странички моей жизни периода ожидания нет смысла обнародовать. Скажу лишь, что они были похожи на китайские иероглифы, и я сам не мог понять, что со мной происходит. Мысленно представлял себе, каков будет ответ. Нечто вроде: "Получил вашу муру и должен вам сказать, что вы...". Или в лучшем случае: "Получил ваши упражнения...". И уж совсем в идеальном варианте: "Получил ваши ноты...".
В то время мы с Володей Щербаковым снимали квартиру в домике на 14-й линии, где жила моя тётя, посвящённая во все мои дела... И вот настал, наконец, день, когда, возвратившись с университетских лекций, я увидел раскрасневшуюся тётю Анюту, которая размахивала почтовой открыткой и буквально вопила:
- Брусиловский тебе всё-таки ответил!!!
Привожу текст этой открытки, которая более полувека хранится в моём домашнем архиве, полностью сохраняя авторский стиль и орфографию:
"Алма-Ата. 7 октября 1952 г.
Уважаемый тов. Шафер!
Письмо Ваше я получил и обсудил его с товарищами. Я думаю, что Вам следовало-бы позвонить ко мне, для того, что-бы мы могли договориться о том, когда и где мы могли-бы поговорить, а также я мог-бы вернуть Вам присланные Вами, Ваши произведения. Мой телефон 81-75. Звонить в любой день от 12 до 1 часу дня.
Брусиловский".
Это теперь я вижу, что текст написан наспех и что, подобно Дунаевскому, Брусиловский частицу "бы" присоединял к предыдущему слову при помощи дефиса... А тогда я стал прыгать чуть ли не до потолка, беспрерывно повторяя: "Ваши произведения! Ваши произведения! Обсудил с товарищами! Обсудил с товарищами!".
О том, кто были эти "товарищи", я узнал лишь десять лет спустя, в начале 60-х... Варвара Павловна Дернова, импульсивный музыковед и просветитель, специалист по Скрябину и Затаевичу, задумала создать при нашем филфаке нечто вроде "университета музыкальной культуры", привлекла к этому делу Ахмета Куановича Жубанова и представила ему меня в качестве аспиранта КазГУ, который будет организовывать слушателей и даже сам иногда читать лекции (я потом действительно прочитал лекцию о Моцарте с применением грамзаписи и с участием "живых" исполнителей - студентов консерватории).
- Да знаю я этого лектора, - угрюмо буркнул Жубанов при знакомстве. А несколько дней спустя, когда мы вместе собрались, чтобы уточнить план будущих лекций (помню, что Варвара Павловна выбрала себе тему, связанную с музыкальными формами), Ахмет Куанович мне рассказал:
- Ваши произведения Брусиловский показал мне и Борису Григорьевичу Ерзаковичу. Он советовался с нами... Мы пришли к выводу, что вам нужно бросить филфак и подготовиться к поступлению в консерваторию. А вы... Вы подвели Евгения Григорьевича, позорно сбежали. Нехорошо, очень нехорошо получилось...
... Но я нарушил хронологию событий и забежал вперёд. Возвращаюсь к октябрю 1952 года.
О том, как принял меня Брусиловский в своём рабочем кабинете, я вначале залихватски описал в письме к родителям, и это было очень похоже на то, как привели Пушкина, запылённого с дороги после отъезда из Михайловского, прямо в кабинет Николая I. На самом деле меня чуть ли не под конвоем насильно довёл до дверей квартиры Володя Щербаков, нажал на кнопку звонка и убежал. Обо всём этом я написал в маленькой мемуарной повести "Романс Печорина" ("Нива", 2004 г., № 7) и, чтобы не повторяться, отсылаю читателя к финальным страницам этой повести.
Очутившись в кабинете композитора, я первые несколько минут пытался осмыслить, где нахожусь. Полностью отключился слух - как будто заложило уши. Я сидел на стуле - напротив человека в пижаме и домашних тапочках - видел, что шевелятся его губы и... не слышал ни одного слова. Мысленно пытался совместить в своём сознании романс "Две ласточки" с этим человеком, который мне что-то растолковывал. Почему именно "Две ласточки", а не опера "Кыз-Жибек" или, допустим, Третья симфония? Есть такие мелодии, которые никак не поддаются объяснению, каким образом они появились на свет Божий. Скажем, "Серенада" Шуберта или "Сердце" Дунаевского. Сам приобщённый к композиторской "кухне" и в общем-то знающий, как "испекаются" мелодии, я недоуменно разводил руками перед "Серенадой", "Сердцем", "Двумя ласточками". Это - сверхъестественное. Разве такие вещи можно взять и сочинить? Разве они не существовали всегда - как земля и небо, как море и солнце? Кто возьмётся доказать, что подобные мелодии возникли из каких-то нотных знаков, которые придумал человек, сидя в баре за кружкой пива или расположившись за инструментом в пижаме и домашних тапочках?