Книги и работы

Н.Шафер. Второй филфак.

Фрагмент мемуарной повести "День Брусиловского"

- Тоня, сегодня у меня "День Брусиловского", будь добра, не отмечай меня в своём журнале! - с такой просьбой я неоднократно обращался к старосте студенческой группы Тоне Сергеевой, когда учился в КазГУ на филологическом факультете.

Да, был такой день в моей жизни. Длился он почти полтора года - один раз в неделю, по понедельникам, с двенадцати до часу дня. Были, конечно, и пропуски - в летние и зимние каникулы. Да и "накладки" случались: Евгения Григорьевича вдруг срочно, не по графику, вызывали в консерваторию. Или на неделю-другую он отлучался в Москву: то на какой-нибудь композиторский пленум, то на физкультурный парад, где звучала его музыка. Но такой день был. И хотя продолжительность его равнялась всего одному часу, он выбивал меня из нормального состояния на целые сутки: с утра я находился под угрозой беспощадных акций со стороны декана, ибо уходил с занятий после первой же пары, а вторую половину дня, отрешившись от мира, пытался осмыслить, где нахожусь: на высокой горе или в глубокой яме.

Так или иначе - "День Брусиловского" превратился в высшую форму моего бытия. И если в течение полутора лет я вёл бы дневник наших бесед, то смог бы сейчас издать толстую книгу наподобие "Разговоров с Гёте" Эккермана (не прими, читатель, эти слова за кокетливое бахвальство).

Печально, что вынужден ограничиться скромной мемуарной повестью, ибо за полвека многое забылось. Но я извлёк хороший урок из своей оплошности. Впоследствии стал тщательно фиксировать (сразу же, по горячим следам) впечатления от встреч с выдающимися людьми, которые воспринимались мною как олицетворение Высшего Духа - пусть подчас и с определённым социально-классовым уклоном. Так, например, благодаря дневниковым записям мне недавно удалось реконструировать две встречи с Михаилом Александровичем Шолоховым, сохранив при этом все побочные детали. Что же касается Брусиловского, то от встреч с ним у меня сохранились лишь одна его почтовая открытка да три листочка с надиктованными замечаниями по поводу огрехов в моих музыкальных сочинениях. Тем не менее, насколько это в моих силах, постараюсь воспроизвести то, что сохранила память, и в первую очередь - строгую компетентную критику по моему адресу.

Всё началось с апреля 1951 года. Я уже заканчивал первый курс... Незадолго до майских праздников состоялась творческая встреча Габита Мусрепова со студентами казахского отделения филологического факультета. А русское отделение подготовило небольшой концерт, и писателя уговорили остаться. Среди прочих номеров прозвучали две мои вещи ("Концертный марш" и "Вечерний вальс"), которые исполнил на аккордеоне Саша Белоцерковский, бывший фронтовик и будущий корреспондент "Казахстанской правды". Потом писателя снова окружила группа студентов, и один из них, по прозвищу "узбек Кенжебек" (никто его по-иному не называл), отделившись от других, подбежал ко мне, хлопнул по плечу и импульсивно выпалил:

- Ну, Чайковский, держись! Мусрепову понравилась твоя музыка. Он спрашивал про тебя, а я рассказал. Ты знаешь, что Габит-ага сказал? Надо, говорит, этому парню пойти к Брусиловскому, могу помочь познакомиться.

Я был ошарашен. Неожиданно раскрылся мой затаённый план, о котором я и думать боялся. Познакомиться с Брусиловским! Но нет, пока ещё рано... Страшно! Вот сочиню что-нибудь такое, более богатенькое по фактуре, и тогда уж... Тогда уж рискну!

Если бы я знал, что напрасно потеряю целый год... Сколько нотных листов я измарал совершенно зря! Ведь в конечном итоге Брусиловского привлёк прежде всего "Вечерний вальс", который и стал моей визитной карточкой для знакомства. А произошло это так.

Где-то весной 1952 года, уже к концу второго курса, в концертном зале Казахской государственной филармонии имени Джамбула (она тогда располагалась в неприхотливом скромном здании на Пушкинской улице) проходил смотр художественной самодеятельности всех вузов столицы. Помимо студентов КазГУ, там выступали ещё самодеятельные коллективы КазПИ, ЖенПИ, Института иностранных языков, Горного института. Медицинского института и... Других уже не вспомню. Вначале регламент был неограничен, каждое учебное заведение выкладывалось сполна. Но для итогового концерта отбор музыкальных и литературных произведений, танцевальных номеров оказался довольно жёстким: не более 5-6 выступлений из каждого учебного заведения. Я был бесконечно счастлив, что при таком строгом отборе мой "Вечерний вальс" проскочил на итоговый концерт. Конечно, тут большую роль сыграло то обстоятельство, что композиторство во внемузыкальном вузе было тогда редчайшим явлением, и подобных студентов надо было поощрять. И в самом деле: на весь огромный университет числилось всего три сочинителя музыки - Лёва Шульц (журфак), Володя Миркин (физмат) и я, грешный (филфак). Остальные писали стихи, прозу, пели, играли, танцевали, занимались живописью... Дня за два до заключительного концерта ко мне подошёл музыкальный руководитель нашего студенческого ансамбля Владимир Леонидович Мельцанский, хормейстер и исполнитель второстепенных теноровых партий в спектаклях театра оперы и балета имени Абая (почему-то больше всего мне запомнилась его роль Гонца в опере Верди "Аида" - уж очень эффектно он падал к подножию трона, на котором восседал В. Харитонов, изображавший египетского фараона). Виновато откашлявшись, Мельцанский сказал:

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter