|
Исаак Дунаевский. "Когда душа горит творчеством..." Письма к Р.Рыськиной
Я с интересом прочитал Ваши "бытовые жалобы". Такова судьба всех холостяков. В их жизни много привлекательных черт, из которых свобода - самая привлекательная. Но много и отрицательных, из которых необходимость ухаживать за собой - самая противная. Но этому надо научиться. И, главное, это надо делать незаметно и умеючи. Мне не нравится цыганская разбросанность, неуютность некоторых представителей холостяцкой жизни. Но те случаи противоположного свойства, с которыми я сталкивался, дают мне основание утверждать, что грязь, немытая посуда и двухсантиметровая пыль не являются обязательными прелестями холостяцкой жизни. Их можно легко избежать, привлекши для этой цели какую-нибудь соседскую женщину за недорогую плату. Вы замечаете, что я не даю иного средства, которое может напроситься само собой: превращение холостяцкой жизни в семейную. Но, во-первых, у меня строгий принцип невмешательства в чужие душевные дела. Во-вторых, я не считаю, что средством против пыли и немытой посуды обязательно является брак. В-третьих, я считаю, что свобода (но не одиночество!) - чудесное средство против душевной немытости и запущенности, а это самое главное, с чем, к сожалению, наша санинспекция не борется.
По поводу сочетания моих планов с планом Вашего отпуска я пока могу сказать, что 1) театр упорно утверждает, что он не нарушит сроков постановки; 2) предполагается моя гастрольная поездка с наметками сроков на конец ноября и декабрь; 3) Ленинград я могу посетить в близком будущем только по вопросу постановки "Клоуна" и только в октябре или начале ноября, о чем Вы будете предупреждены своевременно. Этот мой приезд не может занять более двух-трех дней.
Засим позвольте пожать Вашу руку и пожелать Вам самого лучшего и радостного.
Ваш И. Д.
15 октября 1950 г.
Здравствуйте, дорогая Рая! В моем бедном, переполненном музыкой чердаке все перепуталось. Приехал вчера из Рузы прямо на репетицию "Клоуна", где пробыл в страшном нервном напряжении (все отвратительно!) до 6 часов вечера. Вернулся обедать домой и среди пачки писем не нашел Вашего. И вот я не знаю, не помню, то ли Вы должны на меня обижаться, то ли я на Вас. Писал ли я Вам перед последним выездом в Рузу? (Поверите ли, моя правая рука дрожит от усталости). Во всяком случае, я буду очень огорчен, если в Вашу "программу" включен именно такой метод переписки: письмо за письмо. Но так как возможно, что Вы ждете моего письма, то я и сел Вам писать.
Почему с "Клоуном" так плохи дела? Театр, желающий ставить спектакль 5-го ноября должен к 14-ому октября иметь готовый, по крайней мере, в своих главных чертах постановочный план, образ, дух, одним словом, я должен был увидеть, чего хочет режиссер, дирижер, актеры. Ничего я этого не увидел. Я вообще не увидел 2-го акта, его мне почему-то не показали. Видимо, он еще меньше готов, чем другие два. Ничего не выявлено, ничего не разберешь, что, почему, зачем. Вот почему я серьезно разнервничался и всыпал театру по первое число. Думаю, что в таком положении спектакль никоим образом готов к 5/XI не может быть, это бредовая фантазия не в меру ретивых оптимистов,о чем я вчера недвусмысленно высказался36.
На Ваш вопрос о причинах музыкальной скудости третьего акта "В<ольного> в<етра>" отвечу Вам несколько пространно. Дело в том, что "традиции", так сказать, законы музыкальной драматургии оперетты сосредоточивают все конфликтные завязки, все изложения событий и действующих лиц в первых двух актах. Третий акт должен быть максимально короток и служит развязкой всех сюжетных узлов. Музыкальная фактура третьего акта сводится, таким образом, к небольшим повторам основных тем и небольшому же "счастливому финалу". Новые номера возникают в третьем акте лишь тогда, когда возникают новые ситуации, новые появления новых действующих лиц.
Вернемся от "теоретических законов" (конечно, не так уж железно-обязательных) к "Вольному ветру". В третьем акте возникает новая ситуация: сцена с Честерфильдом. Но мне казалось, что ее омузыкаление неизбежно снизит политическую остроту. Честерфильд, поющий куплеты, никому не будет страшен. Давать третий дуэт Пепитты и Микки просто нельзя. Музыкальный образ начальника полиции я дал в хоре полицейских. Московский театр его опустил? Это, в конце концов, не имеет значения. Гораздо хуже, что закапризничавший Лапшин отказался петь на спектакле арию Янко37. Она вполне закономерна как новый номер, характеризующий Янко дополнительными волевыми чертами: будучи преследуем, загнан полицией, он твердо убежден в победе народа, в своей победе. Театр сделал глупость, что узаконил этот каприз актера по принципу: спектакль имел успех на премьере без этого номера, значит, можно и так. Конечно, это грубая антихудожественность.
|