|
Исаак Дунаевский. "Когда душа горит творчеством..." Письма к Р.Рыськиной
Жду писем.
Ваш И. Д.
Москва, 28 июня 1950 г.
Дорогая Рая! Я получил все три Ваши письма. Вы сами виноваты, что я имею возможность отвечать Вам только теперь. Несколько замечаний, и я приступлю к изложению.
1) Вам нужно было распорядиться дома, чтобы вся полученная Вами корреспонденция была переадресована на место Вашей командировки. Вы же его знали? Это дало бы мне возможность писать Вам в Ленинград без всяких опасок неполучения Вами моего письма.
2) Помимо того, что случайные совпадения не дали Вам возможности дозвониться до меня, Вы упустили возможность намного увеличить шансы застать меня дома. Для этого Вам надо было дать предупредительную телеграмму.
Как видите, все могло быть проще.
Теперь перейду к сути. Начну с Вашего последнего письма. Я очень рад и Вашим восторгам, и Вашим впечатлениям, и Вашему настроению. Меня только удивило, что Вы так быстро реагировали на все положительные стороны Вашего нового местопребывания. У меня мелькнула мысль, не придется ли Вам в дальнейшем разочароваться в этом благословенном Редкино. Но во всяком случае, пока что я очень доволен неожиданным оборотом, опрокинувшим Ваши и мои мрачные предположения. По поводу Вашего приезда в Москву я могу сказать Вам только, что я был бы очень рад Вас повидать. Воскресенье, к сожалению, неудачный день для того, чтобы нам увидеться так, как я хочу. А я хочу, чтобы мы с Вами встретились у меня - без того, чтобы меня что-то торопило или заботило. Одним словом, я хочу, чтобы мое время принадлежало этой встрече. Возможно, что это так и произойдет, если Вы не нагрянете неожиданно в Москву и там поставите меня в невозможность заранее согласовать свою текущую жизнь с Вашим приездом. А текущая моя жизнь нынешним летом состоит из работы и путешествий по двум дачам, из которых:
а) одна собственная - со старшим сыном; и б) одна съемная - с младшим сыном. Правда, благодаря наличию двух дач с двумя сыновьями я имею возможность удвоить количество чистого воздуха, столь необходимого мне после московских бензинных испарений и нотных и заседательских сидений в душных комнатах. Как раз воскресенье принадлежит обычно старшему сыну, если он сам в этот день не приезжает в город для присутствия на каком-нибудь крупном спортивном состязании. Кроме того, дождливая погода часто пригоняет сына в Москву с его матушкой. А я хочу, чтобы нам ничто и никто не мешал, чтобы я мог с Вами хорошо побеседовать, поиграть Вам на чудесном моем Бехштейне. Таким образом, от Вас требуется только предупреждение с дальнейшим моим согласованием и увязкой. Конечно, ничто не помешает нам встретиться вообще. Но этого мало. Если вы со мной согласны, то и действуйте в соответствующем духе.
Судя по карте, Редкино находится в сущем пустяке от Москвы, и мне кажется, что если позволяет расписание, то Вы можете провести со мной субботний вечер, что было бы безусловно удобнее и лучше.
Приезжать в Редкино для каких-либо творческих встреч мне не хочется, но для моей машины Вы теперь в поле абсолютной досягаемости. Напишите мне, находится ли Ваша гостиница в самом Редкино, то есть в станционном поселке, или в этом пресловутом ТОСе, который, видимо, расшифровывается <как> "Торфяная станция". Так? Что касается самого торфа, то его добыча и обработка мне известны по моим наездам в Ириновку (под Ленинградом), входившую в мой избирательный округ. Это весьма грязное дело!.. А что Вас привело к торфу? Что торф Вам, а Вы - торфу? Химический состав этого вида топлива давно известен. Вообще непонятно, что Вы там делаете, и, как ни странно, Вы способствуете моей невежественности тем, что ничего мне об этом не писали.
Я меняю бумагу, так как та, с картинками, оказалась дрянь.
* * *
В Вашем письме от 9/VI Вы писали, вернее, спорили со мной о сомнениях, законно, по Вашему мнению, возникающих в связи с недостаточным знанием меня и, главное, моей "системы жизни". Вот уж, извините меня, никак не могу понять, какое может иметь к Вам отношение моя "система жизни" и в какой мере она может служить мерилом познания меня как личности - в свете наших отношений. Я не могу также понять, какое имеет значение для познания меня и какую помеху для этого познания представляет собою та разница в воспитании, обстановках, жизненном опыте и т. д., о которой Вы пишете. Ведь Вы даже не замечаете, что в самом факте констатации этой разницы Вы подтверждаете то, что Вы знаете меня. Иначе как бы Вы могли определить, что такая разница существует? Три десятка писем, по-моему, является достаточным количеством знаний о человеке. Почему Вы вообще считаете, что нужно судить только уверенно? Зачем Вам эта уверенность нужна? А гипотеза, предположение, чутье, умение что-то самой разглядеть, увидеть, почувствовать за длинной чередой строчек письма или писем? Вы же химик! И разве химический синтез летит Вам жареным в рот? Вы не приходите к нему путем кропотливого опыта, анализа, сопоставлений, смелых допущений или общений? Вы пишете, что если бы я был похож на многих Ваших знакомых, то судили бы обо мне уверенней. Вероятно, во многом я ничем не отличаюсь от Ваших знакомых, а, может быть, чем-то и отличаюсь, как отличается каждый человек от другого. Что за странное стремление стандартизировать представления о людях? Опять-таки Вы впадаете здесь в противоречие: раз Вы пишете,что я не похож на многих Вам хорошо известных людей, то этим самым Вы признаете, что я чем-то не похож на них. А раз так, то именно Вы должны знать, чем же я не похож на них. Ведь я Ваших знакомых не знаю. Откуда же мне знать, чем я от них отличаюсь? Мне кажется, что эту работу должно производить Ваше наблюдение, чутье, чувство, разум, ощущение. Вам вынь да положь все на блюдечко! Нет, матушка, это не годится! Я отлично понимаю, что Вам хочется иметь обо мне подлинное представление. Но я не вижу ничего дурного и в том, что Вы будете любить или Вам будет нравиться мой образ таким, каким он Вам кажется. Я поворачиваюсь к Вам не всей своей жизнью - это верно. Но опять-таки ничего дурного нет в том, что человек поворачивается к другому той стороной, какую он выбирает для творчества человеческих отношений. Допустима и возможность сокрытия каких-то сторон существа, которое должно считать несущественными, неважными для этого творчества отношений. Я могу быть в тысячу раз хуже, плоше, ниже того, что я показываю людям. Но если я так показываю, что они меня считают хорошим, высоким, интересным, то это значит, что я обладаю искусством познания этого высокого и интересного, обладаю способностью вызвать и в себе и в людях силы представлений и ощущений, способных создать обо мне то или иное впечатление. Не будем же спорить, что реальный образ человека - это сумма психических, физических и рациональных представлений о нем со стороны окружающих. Эти представления могут быть столь же ошибочны, сколь и справедливыми. Поэтому об одном и том же человеке говорят часто противоположно разное. Прибавьте к этому, что и сам человек не знает себя хотя бы потому, что ему свойственно всегда желать казаться хорошим, даже если он подлец, - и Вы увидите, что реальный, "уверенно" начерченный образ человека - это блеф! Литературщина!
|