Все же факт остается фактом: композитор оперы не написал и тем самым вызвал у писателя горечь и разочарование. Некоторые музыковеды и театроведы (например, М. Янковский) считают, что опера не была написана в связи с начавшейся войной. Вряд ли с этим можно согласиться, потому что Дунаевский прекратил работу над оперой з а д в а г о д а до начала войны. Тут были причины более сложные. Попробуем их обосновать.
В одном из своих поздних писем, говоря о том, что он по-прежнему одержим идеей создания оперы, Дунаевский указывал на причину, которая мешает ему вплотную приняться за дело, чтобы осуществить эксперимент: "Больше всего меня интересует и тревожит п р о б л е м а р е ч и т а т и в а, то есть той самой разговорной массы, которая не только цементирует арии и песни в опере, но и выражает движение действия в сюжете. С ариями, хорами, ансамблями я чувствую себя довольно уверенно. А вот как пропеть ч е л о в е ч е с к и й р а з г о в о р?"4.
Вот где, по всей видимости, ключ к возникшей конфликтной ситуации между Булгаковым и Дунаевским! Если внимательно прочитать "Рашель", то можно убедиться, что за исключением канкана во второй картине, а также монолога Шантавуана в четвертой картине и, быть может, еще двух-трех номеров, в либретто нет ничего, что позволило бы сочинить арии, песни, дуэты, хоры, ансамбли, то есть то, что любил и отлично умел делать Дунаевский. Иначе говоря, композитору здесь негде было развернуться в том своем качестве, какое было свойственно именно его таланту. Булгаков написал "Рашель" для речитативно-декламационной оперы, и это менее всего удовлетворяло композитора. Даже лирические диалоги Рашели и Люсьена во многом оставались именно диалогами-речитативами и едва ли могли служить поводом для сочинения развернутого мелодического дуэта. Не случайно в письме на имя заведующего творческой мастерской Большого театра В. Владимирова Дунаевский писал, что Булгаков сочинил не либретто, а пьесу.
Кроме того, в 1939 году композитор был чрезвычайно загружен общественной и творческой работой, которая постоянно отвлекала его от "Рашели". Он занимал пост председателя Ленинградского отделения Союза композиторов, руководил одновременно двумя музыкальными ансамблями, возглавлял жюри Всесоюзного конкурса артистов эстрады, выступал как дирижер в своих авторских концертах. Будучи депутатом Верховного Совета РСФСР первого созыва, он с исключительной добросовестностью относился к своим обязанностям, и это тоже отнимало у него немало времени и сил. Очень напряженной была и творческая деятельность композитора в этом году. Новые песни, музыка к пьесе Леонида Леонова "Половчанские сады" и к кинофильмам "Стадион", "Юность командиров", большая оперетта "Дороги к счастью", начало работы над музыкой к кинофильмам "Моя любовь" и "Светлый путь"... У Дунаевского просто не было физической возможности серьезно засесть за оперу, то есть освоить жанр, в котором он прежде не работал. Но следует иметь в виду еще одно обстоятельство, которое, судя по всему, сыграло решающую роль в охлаждении композитора к "Рашели". 23 августа 1939 года Советское правительство подписало предложенный Германией пакт о ненападении. Наступил период, когда наша страна была вынуждена хотя бы формально соблюдать определенную дипломатическую тактику по отношению к немцам, чтобы не дать им повод предъявить нам какие-либо претензии. При таких обстоятельствах нечего было и думать о постановке "Рашели" на сцене Большого театра - слишком она корреспондировала с современностью: в ней воспевались французские патриоты, а чванливые пруссаки-погромщики прошлого столетия удивительно остро напоминали гитлеровцев, которые год спустя оккупировали Францию. Дунаевский это отлично понимал. Трудиться для потомков, как Булгаков, он не мог. Не мог он также, подобно своему великому коллеге Дмитрию Шостаковичу, со спокойной мудростью откладывать написанное до лучших времен. Дунаевский был нетерпелив. Он не мог ждать, ему требовалось немедленно обнародовать каждое новое произведение; ему нужна была немедленная реакция слушателей! И теперь не так уж сложно сделать вывод, почему его творческий союз с Булгаковым оказался заранее обреченным: слишком разным был душевный настрой писателя и композитора, слишком разным было в то время их общественное положение.