Как-то Коля Ровенский заказал мне для "Простора" статью о литературной жизни на Целине. Дескать, тема очень актуальная - читателям будет интересно, и я написал статью под названием "Большое в малом". В ней я поведал, как в малых жанрах (рассказах и очерках) можно отражать величие деяния. Но не обошёл вниманием и стандартные опусы с искусственными сюжетами, иронизируя при этом над авторами.
Статья была напечатана в четвёртом номере "Простора" за 1962 год с неожиданным для меня сюрпризом - её проиллюстрировал художник тремя женскими рожицами, которые меняют своё выражение в зависимости от сюжетных ситуаций: если молодая жена решила уехать от охладевшего к ней мужа, то на фоне проливного дождя её губы становились плаксиво сморщенными; если кто-то её увещевал, что не следует поддаваться унынию, то губы приобретали прямую линию; наконец, когда она решила остаться на месте, то губы расплывались в счастливую улыбку, дождь прекращался и небо всё больше и больше голубело.
- Ты понимаешь, Наум,- непривычным для него глиссандирующим голосом объяснял мне Ровенский при встрече,- тебя следует торжественно поздравить. За многие годы существования журнала ещё не бывало случая, чтобы иллюстрировалась критическая статья. Ты первый нарушил традицию. Давай по этому поводу забежим в кафе и грохнем по рюмочке коньяка. Ты здорово посмеялся над тем, чего в жизни не бывает!
Не бывает? Так-таки не бывает? Где ты сейчас, Николай Степанович, друг мой Колька? Посмотри на это клубящееся чёрное небо и попробуй заглянуть в мою душу после телефонного разговора с Брусиловским! Бывает! Ещё как бывает! Как в бездарном рассказе... Как в скучном, занудном графоманском романе.
... Ключи от квартиры дяди Иойны я бросил в первую же попавшуюся урну, забыв вернуться за заготовленной сеткой с дорожным продуктовым набором и туалетными принадлежностями. До сих пор не знаю и знать не хочу, кому досталась эта квартира со всей обстановкой.
... Я пробирался на Коммунистический проспект, чтобы пешком дойти до вокзала Алма-Ата II. Шёл по той же дороге, по которой через несколько лет буду навсегда уходить от Бруно Локка. Только тогда она станет ровной и гладкой, а теперь из-за ремонтных работ - сплошные рытвины и ухабы.
Вроде бы вся моя воля была собрана в кулак: я умел сохранять спокойствие в любых экстремальных условиях. Но сейчас меня бросало из стороны в сторону, и я не мог понять, что происходит. Ведь я удачно перепрыгивал где надо, но меня шатало и на ровном месте.
- А-а-а-... Так я же нарушил баланс, о котором только что говорил Брусиловский. Нарушил в прямом смысле этого слова! Вместо того, чтобы держать портфель в левой опущенной руке, а правой постоянно балансировать, я обеими поднятыми руками крепко-крепко прижимал портфель к сильно бьющемуся сердцу.
Почему же так крепко? И почему аж к самому сердцу? Вероятно, потому, что в портфеле среди вороха бумаг, заготовленных для докторской диссертации, сиротливо ютились так и не показанные Брусиловскому четыре романса на стихи Михаила Эминеску и "Рассвет в горах Кавказа" из оперы "Печорин".