|
Наум Шафер. День Брусиловского Прощание с университетом
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |
Не буду описывать другие подробности, связанные с защитой дипломных работ и сдачей государственных экзаменов - это уже выходит за пределы тематики моей мемуарной книги. Скажу лишь, что я находился в плену романтического призыва Наташи: "Поедем туда, куда никто не хочет ехать!" Да, мы с ней были истинными представителями той части комсомольского племени, которая могла в любую минуту броситься на жертвенное заклание, чтобы выполнить свой долг перед Родиной и народом. "Поедем туда, куда никто не хочет ехать!". Это означало, что мы не откажемся зарыться в самую отдалённую глушь, чтобы озарить светом беспробудную темноту и - просвещать, учить, лечить вне очагов культуры больших городов, пренебрегая личным благоустройством и собственным творчеством, и потом, когда через пару месяцев после окончания университета мы попали в распоряжение Самарского районо Восточно-Казахстанской области и начальник долго выбирал по списку вакантные места в сельских школах, Наташа опять произнесла историческую фразу:
- Пошлите нас туда, куда никто не хочет ехать!
И нас действительно заслали в тупиковый регион, где выход был только с той стороны, откуда мы явились: за пропавшим среди гор селом Малороссийкой расположился через речушку истощённый золотоносный рудник Джумба, а дальше не было никакого ходу и, тем более, проезда. С рудника через Малороссийку постепенно уезжали рабочие и технический персонал, поскольку там больше делать было уже нечего.
Но всё это произошло потом. А пока, находясь последние дни в Алма- Ате, мы потихоньку складывали свои пожитки и готовились к отъезду. Мы покидали город нашей студенческой юности, где восторженно и пламенно мечтали, дружили, любили. Тематика моих воспоминаний не позволяет более подробно написать, например, об Альберте Устинове, с кем меня связывали добрые дружеские отношения. Я ничего не написал о студентах, ставших впоследствии знаменитыми поэтами и прозаиками - например, о Валерии Антонове, Ануаре Алимжанове, Анатолии Ананьеве... Кстати, последний из них прославился ещё и тем, что, сменив Всеволода Кочетова на посту главного редактора журнала "Октябрь", он лишил это издание агрессивности по отношению к "Новому миру" и даже превратил его в союзника.
Однако об одном студенте, не ставшем столь знаменитым, как Ананьев, но не уступавшем ему в таланте и, может быть, даже превосходящем его в широте кругозора, исключительной начитанности и в эстетическом вкусе, я хочу сказать несколько слов, поскольку он был для меня олицетворением поэтики нашего студенческого бытия и ревнителем высоких идеалов в искусстве. Это - Алексей Измалков, старшекурсник, окончивший филологический факультет раньше нас на один год и оставивший о себе добрую память подаренной мне папкой своих рукописей со стихами, рассказами, эссе, рисунками. Был он и порядочным мистификатором: ряд стихов, содержавшихся в папке, принадлежали вовсе не ему, а сосланной в Казахстан ленинградской поэтессе Софье Солуновой. Глубоко убеждён, что "приватизация" некоторых чужих стихов была сделана им не из тщеславных побуждений, а е целью предать гласности поэзию запрещённых авторов. Он мог прочитать вслух какое-нибудь стихотворение крамольного Николая Гумилёва, выдавая его за своё. Без чувства ложного стыда он проделывал эти штуки, расширяя нашу образованность поэзией "серебряного века", которая в те времена изучалась на филологическом факультете до смешного выборочно. Ахматову мы воспринимали исключительно по разносному докладу Жданова, а о творчестве Мандельштама и Цветаевой вообще не имели никакого представления. Бурную романтику в нас порождали Маяковский, Багрицкий, Лебедев-Кумач и... Есенин, чьи стихи мы переписывали тайком.
До мозга костей русский человек, Алёша Измалков тем не менее грезил об экзотических странах. Этим он спасал себя от привычных буден реальной жизни с её кризисом экстравагантности. Альберта Устинова, тоже коренного русака, он звал не иначе, как Альберто Бартоломео Дельдонго Педруччио. И это вносило в наш быт изящество и остроумие.
Меня всегда он называл моим домашним именем Нами, ставшим частью моего композиторского псевдонима. Именно так он обратился ко мне, сделав надпись на первой странице журнала "Советский Казахстан" (1954 г., № 3), который открывался его стихотворением "Шевченко в крепости": "Дорогому Нами! Это стихотворение - подарок для тебя. Но не забудь также, что я иногда дарил тебе большие куски своей сумасшедшей души. А.И. 30/У1-54". Да, за этими строчками таилась изнурительная работа сердца и ума. Застарелая болезнь - тоска по прекрасному! - была неизлечимой. В общежитской комнате над его кроватью красовались два портрета в виде фрагментов из непохожих опер - Антона Павловича Чехова и Назыма Хикмета. Имя второго вряд ли сейчас кто помнит. А мы, студенты 1950-х годов, буквально бредили этим замечательным турецким поэтом, арестованным, а затем высланным из своей Родины за симпатии к Советскому Союзу, в котором он, наконец, нашёл приют. Бывало, мы хором скандировали его "Разговор с доктором":
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |
|