Ну, а Кенжебек, который был на курс старше, закончил университет раньше нас и, не попрощавшись, исчез со скоростью баховской фуги. Говорили, что он устроился в какой-то провинциальной казахской газете.
И вдруг в ноябре неожиданно возник. Приехал в праздничные дни в Алма-Ату, чтобы повидать друзей, ещё не успевших закончить университет. Мы с ним неожиданно столкнулись на перекрёстке улиц Комсомольской и Уйгурской. Я шёл в общежитие, а он оттуда спешно уходил.
- Эй, Чайковский! - воскликнул он, крепко обнимая меня. - Там тебе письмо от Дунаевского. Хотел взять и занести, но ты теперь живёшь в другой комнате, а я опаздываю к родственникам. Беги скорей и получай!
- Ты опять выкидываешь старые штучки? Забыл, что я уже не Чайковский, а Хаис манс?
Кенжебек успел отбежать в сторону, но мгновенно вернулся и, с приступом горячей крови, очень серьезно выпалил:
- Клянусь аллахом, на этот раз не вру! Тебе письмо от Дунаевского! - И пустился наутёк.
Не могу сказать, что я ему стопроцентно поверил - уж больно часто он разыгрывал меня в прошедшем учебном году. Но, придя в общежитие, я более тщательно, чем обычно, принялся проверять все секции в почтовом ящике. Ничего не нашёл - и обратился к старенькой вахтёрше, которая, сидя за столиком, увлечённо занималась вязанием:
- Вы всегда раскладываете почту. Мне что-то было?
- Вроде да,- ответила она, подойдя к ящику. - Такой красивый почерк, раньше таких не видела. Но как будто не совсем вам...
- Как это - не совсем? - Я готов был вступить в стычку. - Фамилия же была указана!
- В том-то и дело, что не совсем ваша. Было написано: Шеферу.
- А как бы посмотреть?
- Посмотришь тут, если кто-то забрал.
- Но в общежитии нет никаких Шеферов, есть только один Шафер! - с отчаянием воскликнул я. - Вы хоть посмотрели на обратный адрес? От кого было письмо?
- Этого ещё не хватало! - возмутилась вахтёрша. - Что я, шпионка, что ли, чтобы подсматривать, кто кому пишет! -И с достоинством удалилась, вернувшись к столику, где лежало её рукоделье.
... Четверть века спустя, собирая материалы для своей будущей книги "Дунаевский сегодня", я неоднократно посещал в Полтаве старшую сестру композитора - Зинаиду Осиповну. В один из пасмурных дней я засиделся у неё больше обычного и рассказал ей эту историю с письмом.
- Вы нашли своё письмо в ЦГАЛИ, в фонде Исаака? - быстро спросила Зинаида Осиповна.
- Да. Я скопировал его и даже по памяти могу назвать место хранения: фонд 2062, опись I, единица хранения 541.
- Значит, Исаак на него ответил! - почти выкрикнула Зинаида Осиповна.
- Почему вы так думаете?
- Потому что у брата было строгое правило: письма, на которые он не отвечал, тут же уничтожались. А письма, на которые отвечал, он бережно сохранял. Представьте себе, что Исаак сохранял даже записки от управдома, если на них отвечал. Таким уж он был блюстителем порядка.
- Да-а-а... - невольно протянул я. - Мне действительно попадались в архивном фонде Исаака Осиповича случайные служебные записки, и я не мог понять, зачем он их сохранял.
- Вот видите,- ответила Зинаида Осиповна, а потом с тоской добавила: - Какое несчастье, что вы не получили его письма! Ясно, что оно попало в руки любителя автографов знаменитых людей. Знаю я таких - они и у меня пытались выудить автографы брата, но получили фигу. А вот вам я кое-что подарю... И всё же - какая жалость, что у вас не состоялась встреча с Исааком! Ведь вы влюблены в его музыку и фантастически чувствуете её!.. А он так нуждался в сочувствии и понимании, в особенности в последние годы жизни...
С ужасом вспоминаю, что, ещё будучи живым, он иногда казался мёртвым от усталости, от бездушия коллег, от административных придирок...Чаще других его поддерживали Пырьев, Хренников и Персон.
...И вот я сейчас думаю: счастье или несчастье, что письмо Дунаевского пропало? Ведь получи я его, то оказался бы способен на безумный поступок: например, мог бы в чём стою и хожу вскочить на подножку вагона московского поезда и помчаться в столицу СССР без всяких раздумий о дальнейших последствиях.
А от тяжелых дум по поводу разрыва с Брусиловским меня отвлекали значительные события, в частности встречи с известными советскими писателями, приехавшими в Алма-Ату осенью 1954 года. О встречах с Шолоховым я впоследствии написал небольшую мемуарную повесть под названием "Если мудрый подаст тебе яду", но до сих пор не могу взяться за перо, чтобы рассказать о Леониде Леонове, который произвёл на меня, можно сказать, потрясающее впечатление. Затем - примирение с Наташей Капустиной и клятва в обоюдной верности. Развлекала меня и своеобразная помощь брату. Достигнув 16-летнего возраста, Лазарь решил начать бриться, а в захолустном Акмолинске лезвия не продавались ни в одном магазине. Поэтому в каждое письмо я стал вкладывать по одному лезвию, чтобы дать возможность брату проявить настоящее профессиональное упорство в стремлении стать взрослым.