|
Наум Шафер. День Брусиловского Прощание с университетом
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |
1. Не закончив последний курс на филологическом факультете и уехав в Свердловск, я нанёс бы жгучую рану родителям, рану, которую они вряд ли бы смогли залечить.
2. Природа наделила меня ненасытной любознательностью ко всем видам культуры и просветительства, но в силу своей инфантильности я не смог сделать конкретный выбор - в данном случае композиторскую деятельность,- чтобы достичь определённой цели. За плечами Брусиловского другие любимые наставники слишком захваливали мои писательские, научные и педагогические способности, из-за чего справедливые требования великого маэстро автоматически становились в один общий ряд с другими требованиями и оценками моих способностей. Если добавить к этому сумасшедшую склонность к гигантскому коллекционированию пластинок, книг, журналов и газет, то можно понять, на что было мною потрачено драгоценное время, предназначенное для писательского и композиторского творчества.
3. Не случайно я нарушил хронологию и предварительно рассказал историю взаимоотношения с Наташей Капустиной, процитировав её письмо, полученное мной в павлодарской тюрьме. Если бы я уехал в Свердловск, то наверняка потерял бы навсегда уникальную женщину, посланную мне самим Господом Богом, и остался бы в одиночестве при своих совершенствах. Ясно, что у Наташи не было никакой возможности поехать со мной в Свердловск, даже если б она и захотела. А свято место, как говорят, пусто не бывает: из небытия мог бы опять выплыть красавец-спортсмен, который удачно воспользовался бы моим отсутствием.
Остальные нюансы, связанные с моим уходом от Брусиловского, оставляю в стороне, ибо в противном случае сей мемуарий превратится в повествование о самом себе. Скажу лишь, что однажды, в состоянии отчаяния, я написал письмо Исааку Осиповичу Дунаевскому с просьбой разрешить прислать ему свои нотные рукописи. В письме я прикинулся малограмотным мелодистом, не умеющим оформлять свои сочинения в виде клавира. Зачем я наврал, и сам не понимаю: вероятно, у меня было состояние казанской сиротинушки. И на какой результат рассчитывал, тоже не мог понять. Ну - пришло бы ответное письмо с разрешением прислать рукописи. Ну - получив их, Дунаевский восхитился бы и вызвал меня в Москву. А дальше что? Моментально выехать в Москву, бросив университет и Наташу? Где логика? Чистейший абсурд. В Свердловске меня ждали официально, а здесь - полнейшая неизвестность.
Поскольку я рассказал о своём безумном поступке, то не могу умолчать о дальнейших казусах, связанных с ним. В нашей общежитской комнате жил студент, учившийся на казахском отделении журналистики. Звали его Кенжебек. Выдавал он себя за узбека, но, по-видимому, был казахом. В чём же причина такого камуфляжа? А он очень любил при очередном новом знакомстве представляться в рифму: "Узбек Кенжебек". Ко мне он питал особую нежность, любил мои мелодии и называл меня не по имени, а "Чайковским". Вот образец его обращения: "Эй, Чайковский, если сочинил что-то новое, то не скрывай, спой мне, я послушаю, и моё сердце станет песок? Он взял себе в привычку шариться в почтовом ящике, который стоял в холле общежития, извлекать из него письма в мой адрес и приносить их мне со словами: "Эй, Чайковский, тебе опять письмо от Дунаевского!" Разумеется, это были письма, или от родителей, или от кишинёвских родственников. Однажды на мою просьбу прекратить именовать меня Чайковским, он отреагировал так:
- Хорошо, Наум, больше не буду. Но ты цветок моей жизни, а жизнь есть красота. Поэтому позволь тебя называть каким-нибудь ласковым еврейским именем. Как к тебе обращались папа, мама и бабушка?
- Папа и мама называли меня Нами, а бабушка "Хаис манс".
- А как перевести "Хаис манс"?
- Ну... на русский язык в точности перевести это трудно, но приблизительно получается: "Мой любимый зверёныш".
- Так лучше же и придумать нельзя! - возликовал Кенжебек. - Я так и буду тебя называть: "Хаис манс".
И буквально на следующий день он преподнёс мне свою фотографию с дарственной надписью. Привожу её полностью с абсолютным соблюдением авторской орфографии:
"Хаис манс, цветок моей жизни!
Дарю тебе на память свою фото. Ты помни, что Биробиджан - Ташкент, еврей и узбек братья навек. Это пишет твой Кенжебек. Ты не забывай о том, что я, когда вспоминаю тебя, сердце моё становится песок. Наум, не забывай своего узбека Кенжебека по университету.
10 март 1954 год.
г. Алма-Ата"
Сия эпистола была сделана незадолго до моего разрыва с Брусиловским, фотография передавалась из-рук в руки всем десяти студентам, жившим в нашей большой общежитской комнате, и на некоторое время за мной закрепилось прозвище "Хаис манс". Даже Алик Устинов, чья кровать находилась рядом с моей, мог, например, совершенно непринуждённо пожелать мне перед сном:
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |
|