Разумеется, писатель неизменно отдаёт дань старым, милым его сердцу оперным канонам - обращает на себя внимание гипертрофия чувств главных героев, беспрерывные патетические восклицания типа "О призрак страшный, роковой!", "О прелесть женская, меня ты погубила!", "Ох, смертельная тяжкая мука!" и т.п.
* * *
Сегодня, когда историческая наука оценивает деятельность Петра более объективно и строго, нежели Булгаков, мы не должны делать поспешных выводов о компромиссе писателя с господствующей идеологией сталинского периода. Здесь стоит вспомнить о давнем пристрастии Булгакова к личности Петра I: его любимым детским чтением был популярнейший роман П.Р.Фурмана "Саардамский Плотник". Не случайно герои "Белой гвардии" воспринимают книгу Фурмана как семейную реликвию - она олицетворяет частичку драгоценного уюта, разрушенного войной: "...изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади "Саардамский Плотник", часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зелёных ветвях"6. Учитывая, что Булгаков прекрасно знал лучшие образцы мировой оперной классики, можно предположить, что он был знаком с оперой немецкого композитора Альберта Лорцинга "Царь и Плотник", тем более, что она, как и роман "Саардамский Плотник", посвящена пребыванию юного Петра в Голландии. И Фурман, и Лорцинг повествовали о будущем русском императоре языком любви...
В.Лакшин справедливо утверждает, что "Булгаков - воинствующий архаист в своих пристрастиях"7. И действительно, писателю был чужд авангардизм в поэзии, музыке, живописи, он ценил в искусстве прежде всего правдивость и искренность чувств, а также ту особую тональность, которая символизировала гармонию и ясность. Совесть же художника, по его мнению, определяла нравственный климат общества. Именно поэтому он не мог пойти на поводу у законодателей моды в политике и изобразить Петра I на фоне так называемых классовых противоречий. Развивая традиции, идущие от М.В.Ломоносова, Булгаков стремится представить Петра, в первую очередь, как великого преобразователя России и поборника просвещения.
Очарование Булгакова - в исключительно развитом самосознании, которое помогло ему выработать чёткую писательскую позицию. Эта позиция, по мнению М.Золотоносова, "подчинила себе не только творчество, но весь "этос", как литературный, так и бытовой, складываясь в гармоничную в стилевом отношении картину"8. М.Золотоносов вполне резонно поднимает вопрос, не слишком ли мы однозначно истолковываем реакцию Булгакова на разносные статьи о его творчестве. С точки зрения исследователя, писатель вовсе не жаждал благожелательных рецензий. Наоборот, он с упоением коллекционировал ругательные рецензии - не с целью самоистязания, а с целью доказать своим знакомым, что ультрареволюционные критики (типа О.Литовского) правильно его поняли. В те времена, когда и Пушкин, и Лев Толстой, и многие другие классики были отнесены к "правому лагерю", Булгаков с полным основанием причислил себя к этому же лагерю: он бросил вызов эпохе "с позиции приверженца прошлого"9.
О каком социальном заказе может идти речь, когда в либретто "Петр Великий" главный герой борется не столько с крамолой, сколько с самим собой? Умному и талантливому Петру истина даётся непросто: он добывает её ценою душевных мук и длительных сомнений. Булгаков писал либретто в 1937 году, когда злопамятность и поразительная мстительность Сталина достигли высшего предела. И надо было обладать большим гражданским мужеством, чтобы, оттолкнувшись от Пушкина, противопоставить кровавому тирану идеал подлинно народного верховного правителя - пусть грубого, но просвещённого, пусть вспыльчивого, но беззлобного, пусть гневного, но всепрощающего. Царь действительно часто пребывает в состоянии серьёзной борьбы с собой. Здесь более всего впечатляет эпизод, когда он обрекает на казнь сына-изменника. Петр всеми силами противится собственному тайному решению. Он пытается буквально вымолить у Алексея хоть одно покаянное слово, чтобы спасти ему жизнь. Но Алексей сам ломает линию своей судьбы: ему ведома покорность, но неведомо чувство раскаяния.