Биография

Юрий Ковхаев. "Он, как всегда, в пути"

- То же, что и сейчас. Сейчас у нас идет та же стандартизация, только на еще более тупом, примитивном уровне - все эти тематические годы, месячники, недели, дни... По-моему, в них есть что-то оруэлловское. А чем у вас был представлен Синявский?

- Защитительной речью в суде. Его судили за то, что он под псевдонимом Абрам Терц публиковал некоторые свои критические произведения за границей. Это была очень яркая, достойная речь. Кроме того, фигурировали как крамольные некоторые записи песен Александра Галича и Владимира Высоцкого.

- Как во время следствия, суда и после возвращения из лагеря к вам отнеслись коллеги?

- Знаете, что мне особенно запомнилось... Хотя публика на суде, как вы понимаете, была тщательно отфильтрованная, мне кажется, больше аплодисментов раздавалось после защитительных речей адвоката Порывая и моего заключительного слова. Так выражала свое отношение к процессу та часть публики, которая не боялась аплодировать. Это вселяло в меня веру в мою правоту и надежду на перемены. А был момент, когда, честно говоря, я потерял веру в людей. Многие люди, которых я считал очень близкими, от меня отвернулись, Я всеми силами старался их оправдать - у кого-то семья, кто-то боится за карьеру...

- Как эти люди вели себя при встрече с вами - скажем, в институтском коридоре или на улице?

- Некоторые избегали меня даже после того, как я вернулся из заключения. Но не все. Например, преподаватель литературы Владимир Васильевич Мухин во время суда и после мог спокойно подойти ко мне и сочувственно расспросить о делах. Особо хотел бы отметить Рахимберды Жакияновича Аликова. Когда я вернулся из лагеря, путь в институт для меня был закрыт. Я пошел к заведующему гороно Новокшанову. Только переступил порог, он мне сразу заявил: "Работы нет". Я до сих пор благодарен Аликову за то, что он без раздумий и колебаний взял меня в свою вечернюю школу. Он так все обставил, чтобы никто не напоминал мне, откуда я вернулся. Многие учителя даже ничего об этом не знали. Помню такой случай. На меня накинулся председатель месткома: "Это что за безобразие, вы полтора года не платили профсоюзные взносы!" В это время зашел в учительскую Аликов. Он хлопнул его по плечу: "Это не ваше дело! Спрашивайте с него взносы с того момента, как он стал у нас работать". Аликов мало того, что принял меня на работу, но и вместе с завучем Кудериной создавал все возможности для продолжения моей научной работы. Она так перекраивала расписание, чтобы я мог поехать на две недели в Москву, поработать в архивах, набрать материалов. Так что я искренне благодарен всей администрации вечерней школы номер три. Они сделали очень много для того, чтобы моя научная работа не прерывалась.

- Как вели себя после вашего освобождения те "эксперты", которые, по сути, помогали ретивому прокурору Иванову вас посадить, давая угодные ему заключения: "политически вредный документ", "политически вредное произведение"? Например, та "ученая" дама, которая, дав такое заключение, потом не дрогнувшей рукой писала и публиковала в газетах душещипательные опусы о безвинных политических узниках Гулага. Вам доводилось с нею встречаться?

- Доводилось. При встрече она сказала: "Ну что вы, Наум Григорьевич! Такое тогда было время!" Был единственный человек, который попросил у меня прощения до реабилитации (он потом уехал в Германию). Однажды, когда мы с ним встретились в институте усовершенствования учителей (меня туда пригласили читать лекции), он ко мне подошел и сказал: "Наум Григорьевич, я уже много лет не сплю ночами, думаю о том, что совершил. Снимите с меня этот камень. Я не могу с ним жить". Я первый протянул ему руку и сказал: "Раз так, я на вас зла не держу".

- А в чем была его вина?

- Он был общественным обвинителем в институте, где меня "обсуждали", и в суде. В институте он говорил так: "Конечно, Шафер у нас работает хорошо, ничего предосудительного не делает, но мог сделать. Поэтому спасибо органам, которые вовремя его разоблачили".

- А ту экспертшу вы простили?

- На нее я тоже зла не таю. Думаю, ей, может быть, даже тяжелей, чем мне.

- Вряд ли. Она, по-моему, из тех людей, которые любые подлости себе легко прощают... Мне кажется, в том, как вы к ней отнеслись, сказалась одна из примечательных черт вашего характера - безбрежная интеллигентская толерантность. Есть хоть что-то, чего вы человеку не могли бы простить? Как вы относитесь к приспособленчеству?

- Знаете, все мы в той или иной мере приспосабливаемся к обстоятельствам, иначе бы просто не выжили. Я думаю, приспособленчество простительно, если человек не переступает определенную нравственную грань, если при этом не страдает другой человек и если оно не носит антиобщественный характер.

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter