Биография

Юрий Ковхаев. "Он, как всегда, в пути"

И знаете, что интересно? Судьба распорядилась так, что Сталин, с одной стороны, нас непонятно за что наказал, а с другой - спас. Те мои родственники, которые не были сосланы, все были немцами уничтожены: бабушка, дедушка, тети, дяди, двоюродные братья...

- Где вы обосновались в ссылке?

- Мы жили в Акмолинской области, в колхозе "Новый быт". Сам поселок назывался "Интернациональным", потому что до нас там уже жили сосланные туркмены, узбеки, поляки, потом - чеченцы, немцы, ингуши... А в сорок шестом году мы переехали в Акмолинск.

- И там, видимо, вы стали посещать музыкальную школу?

- Тогда ее в Акмолинске не было, и я брал уроки у Раисы Исаковны Горешник. Это была одна-единственная пианистка на весь Акмолинск. Ну, а когда там открыли музыкальную школу, я стал ходить в нее.

- И тогда же, наверное, у вас начались первые попытки осознанного нотного сочинительства ("Вечерний вальс" и прочее)?

- "Вечерний вальс" - это уже сорок седьмой год. До этого целую кучу мелодий я сочинил в раннем детском возрасте.

- Сколько всего времени продолжалось ваше композиторское творчество? И почему оборвалось?

- Наиболее интенсивно я этим занимался в пятидесятые годы. Тогда у меня появилось много разных вещей - скрипичные и фортепьянные пьесы, огромное количество песен и романсов. Впоследствии вышло несколько лазерных дисков с этой музыкой. И это всего несколько процентов от всего того, что я успел сочинить.

Очень большую роль в моей судьбе сыграло получение письма от Евгения Григорьевича Брусиловского (жившего тогда в Алма-Ате). Он пригласил меня к себе с моими музыкальными сочинениями. Это была очень незаурядная личность. В начале тридцатых годов по всем республикам направили композиторов, которые поднимали местную музыкальную культуру. В Узбекистан приехал Глиэр, В Туркменистан -Корчмарев, в Киргизию - Власов, в Казахстан - Брусиловский. Все другие, как могли, выполнили свое дело и уехали, а Брусиловский прожил здесь почти сорок лет. Я, конечно, с большим интересом откликнулся на его приглашение и затем в течение полутора лет каждый понедельник с двенадцати до часа брал у него уроки композиции. Так продолжалось до тех пор, пока Брусиловский не поставил меня перед дилеммой: или - или. Один из моих романсов на стихи Лермонтова "Ветка Палестины" готовила к исполнению оперная певица Эра Ивановна Епанешникова, обладавшая великолепным меццо-сопрано. Проверив ноты, Брусиловский обвел красным карандашом гармонические огрехи и сказал. "Вы все это тщательно перепишете, потому что это все-таки будет петь Епанешникова, и вместе с исправленным текстом принесете мне справку об отчислении вас из университета. Я уже договорился с директором Свердловской консерватории (я посылал ему ваши сочинения). Вы будете приняты в консерваторию, минуя музыкальное училище." Я, конечно, обалдел, потому что к тому времени закончил уже четыре курса университета. Он увидел мое расстроенное лицо и, провожая до лестничной клетки, сказал: "Или вообще не приходите".

Я очень тщательно переписал романс, исправил все ошибки, а справку... Если бы я послушался Брусиловского, то не стал бы ни музыковедом, ни литературоведом, а стал бы, наверное, профессиональным композитором. Но я его не послушался. Может быть, сотворил глупость, не знаю, до сих пор не могу этого понять...

- А все-таки почему вы так поступили? Жаль было четырех университетских лет? Но они ведь никуда не делись бы - полученные знания остались бы с вами и наверняка пригодились...

- Мы тогда уже дружили с Наташей, и она настоятельно советовала мне закончить университет. Права она была или не права, не знаю. В таких случаях нельзя возлагать ответственность на кого бы то ни было, в конечном счете решение принимаешь ты сам, значит сам и отвечай за него.

- И после разрыва с Брусиловским вы заниматься сочинением музыки перестали?

- Нет, продолжал. Но уже, конечно, не так интенсивно. Более-менее систематически занимался этим до конца семидесятых годов. А потом уже если одна-две мелодии в год возникнут, то хорошо. Ну, а когда поступил в аспирантуру, раздваиваться и вовсе стало невозможно.

- Что вас побудило заняться коллекционированием грамзаписей? Те самые тридцать пластинок, которые вы, прижав к груди, не отдали энкавэдешникам?

- Скорей всего именно они. Я ведь вцепился не во что-то иное, не в какие-нибудь игрушки, а именно в пластинки. Но осознанной тяга к коллекционированию стала в пятнадцать-шестнадцать лет, когда я поставил перед собой вполне определенную цель - собрать лучшие образцы пластинок всех граммофонных фирм мира и представить классическую, народную музыку, традиционную эстраду в лучших образцах. Для меня не существует деления на высший жанр (симфонии, оперы, концерты) и низший. У меня музыка делится иначе: хорошая и плохая. Я всем говорю, что на моей полке частушка может соседствовать с симфонией, если это хорошая частушка. Вообще всеядность в коллекционировании - плохое дело. Но если она основана на избранных образцах музыки - может быть, это и неплохо.

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter