- Какими раритетами вы особенно дорожите? Что вы назвали бы жемчужиной вашей коллекции?
- Есть разные подходы к определению, что такое жемчужина. Из тех тридцати пластинок, которые я не отдал энкавэдистам, с художественной точки зрения представляет какую-то ценность, вероятно, какая-то треть, но они все мне дороги как семейная реликвия. А есть раритеты иного рода. Долгое время, например, я гонялся за пластинкой, на которой записаны всем хорошо известные песни Дунаевского: на одной стороне - марш из кинофильма "Веселые ребята", а на второй - "Сердце". Уникальность этой пластинки в том, что она вышла за полгода до нашей, утесовской, в Германии на французском языке. Это первая в мире запись тех песен. Утесов тогда был буквально потрясен - по всему миру распространяется песня не в его исполнении, а с голоса какого-то Марселя!
- Вот уж действительно раритет!
- Ну, а если говорить о раритетах в художественном отношении, то можно назвать пластинки с записями Собинова, Шаляпина, Карузо и многих других великих певцов. Хорошо представлена в коллекции так называемая бытовая музыка России в самых первых пластинках. Шансонеточные певицы, замечательные духовые оркестры, огромное обилие старинных маршей и вальсов, которые записывались в период с 1905 по 1912 год. Многие из тех вальсов уже забыты...
- А как и почему в центре ваших литературоведческих интересов оказался Михаил Булгаков?
- Был такой замечательный человек - Смирин, который вместе со знаменитым Синявским написал интереснейшее исследование о Бабеле. Однажды он дал мне прочитать роман Булгакова "Белая гвардия", изданный в Риге в двадцатые годы. Я был буквально потрясен. Ничего подобного я раньше не читал (о том, что есть еще и "Мастер и Маргарита" мы тогда даже понятия не имели). И с этого времени, еще не думая им заниматься, я стал читать все булгаковское, что мне попадалось. А когда узнал, что Булгаков писал еще и оперные либретто, интерес у меня к нему еще больше усилился. Это был уже стык с музыкой. Причем, выяснилось, что он сотрудничал с Дунаевским, написал для него либретто к опере "Рашель". Я решил: раз работаю на стыке музыковедения и литературоведения, то у меня два автора - Дунаевский и Булгаков. Еще надо сказать, что в процессе поисков я обнаружил ноты самого Булгакова. Есть полька, сочиненная им самим. Он ее напел, а Дунаевский записал и включил в оперу "Рашель".
- Все-таки главным вашим увлечением всегда был Дунаевский. Я не ошибаюсь?
- Нет. Имя Дунаевского я узнал поздно, только в сорок шестом году, когда мы из того поселка, где жили, переехали в город. Но песни, принадлежавшие ему, я любил с детства, знал их десятки. И выделял их из всех, хотя тогда было много хороших песен и других композиторов. Неожиданно для себя я узнал, что автор самых любимых моих песен - один и тот же человек. Появился интерес: а что еще он написал? Что еще? И пошло, и пошло... Очевидно, его музыка как-то по-особому была созвучна моей душе. От музыки интерес потянулся к автору. И, конечно, он многократно возрос, когда я познакомился с его письмами. Никто из других композиторов таких писем не писал, ни Блантер, ни Соловьев-Седой, хотя они были авторами многих хороших песен. Чтобы писать такие письма, нужен иной интеллект.
- Чем особенно вам нравится музыка Дунаевского?
- Это невозможно объяснить как невозможно ответить на вопрос, за что ты любишь маму и папу. Но чисто формально ответить, наверно, можно. Понимаете, он своей музыкой снял преграду между легким и классическим жанром. Возьмите увертюру к кинофильму "Дети капитана Гранта". Что это - легкий или серьезный жанр?
- То есть вас подкупает в Дунаевском умение достигать классической глубины средствами "легкой" музыки.
- Совершенно верно. Помимо всего прочего, сила Дунаевского была в том, что он блестяще владел оркестровкой. Он умел писать и для симфонического, и для джазового оркестра, и для оркестра народных инструментов.
- Известно, что в брежневские годы вы были репрессированы "за распространение антисоветских произведений" Даниэля, Синявского. Давайте вспомним (для истории), что это были за произведения?
- Повесть Даниэля "Говорит Москва". Он пофантазировал: что было бы, если бы в СССР был установлен День открытых убийств, позволяющий людям каждый год в определенный день сводить счеты со своими противниками. Это была такая веселая сатира. По-моему, там прямых антисоветских выпадов не было, он просто смеялся над стандартизацией нашего быта, потому что все эти так называемые "дни" - ну, вы сами знаете, что это было такое.