И.Дунаевский, Л.Райнль. Почтовый роман.

Переписка И.О.Дунаевского и Л.С.Райнль. 1951 год.

Т е л е г р а м м а

3.I.1951 г.

Сердечно поздравляю Новым годом

Шлю наилучшие пожелания счастья счастья счастья и счастья

Спасибо за письмо не сердитесь за долгое молчание

Обязательно подробно напишу

Искренне Ваш

Исаак Осипович

Москва, 19 февраля 1951 г.

Вот уже перед кем я виноват, так это перед Вами, моя дорогая Людмила! И вот наступил мой черед трепетать. Но все же несколько строк объяснений я позволю себе привести хотя бы в качестве фактической справки.

Сдав премьеру "Сына клоуна" 7-го декабря, я 8-го уехал на концерты в Харьков, откуда приехал 14-го. Пробыв в Москве три дня и отголосовав на выборах в Советы, 17-го вечером я умчался в Ярославль и Горький, откуда вернулся 29-го декабря. 31-го декабря уехал в Рузу немного отдохнуть и немного поработать над некоторыми необходимыми мне для моих гастролей партитурами. 10-го я вернулся в Москву и больше уже не мог попасть в Рузу, хотя путевка моя была до 23-го января. Так я был занят! 23-го января уехал в Одессу и только 15-го февраля вернулся из гастрольной поездки. Перерывы между приездами и отъездами были до пределов заполнены самой бестолковой суетой всяких общественных дел, заседаний и проч. Я с ужасом думаю, что на себя, на свои личные дела и интересы совершенно не остается времени. А среди этих личных интересов имеются такие, которыми совершенно нельзя пренебрегать.

Конечно, прочтя эту фактическую справку, Вы можете спросить, почему же в поездках нельзя выбрать пару часов для письма другу. Вот тут-то и начинается слабость моих позиций, в оправдание которых я могу лишь привести жалкий лепет о том, что в поездках я как-то отрешаюсь от обычного мира моих привычных занятий и заполнен всякими встречами, беседами, визитами и т. д.

Одним словом, надеюсь на Ваше прощение. На моих столах груды писем, на которые надо отвечать и на которые можно ответить лишь с помощью стенографистки. Но Вам ведь я не могу посылать напечатанных на машинке писем, поэтому я и пишу чернилами и собственной рукой, пишу Вам первой, немного очнувшись после трехнедельного отсутствия в Москве.

Передо мной два Ваших письма. Одно с описанием приезда и всех треволнений, связанных с болезнью Вашего Ежика. Когда я читаю Ваши беды, неисчислимо щедро сыплющиеся на Вашу голову, меня всего трясет от возбуждения и ярости. Пора уже злодейке-Судьбе оставить Вас своим неусыпным "вниманием" и обратить его на кого-нибудь другого, чтобы дать Вам возможность хотя бы со стороны посмотреть, как ужасны эти бесконечно мелкие и крупные удары! По этому поводу у меня приходят на мысль довольно неожиданные ассоциации. Как-то в вагонной беседе с одним симпатичным и, представьте себе, интеллигентным генералом, я нашел подтверждение своим старым мыслям, что героизм на войне в подавляющем большинстве случаев возникает из простого желания сохранить себе жизнь и что только в очень количественно ничтожных случаях он является результатом обдуманных, высоких моральных побуждений. Я думаю, что это полностью относится и к быту. Я давно с восхищением слежу за Вами, за Вашей утомительной борьбой с несчастьями и бедами, преследующими Вас. И я думаю, что Вы не проходили специальных курсов сопротивления и что Ваша воля к сопротивлению, Ваши геройские победы возникли в результате борьбы за жизнь, как бы она порой ни казалась Вам ненужной и враждебной. Я вспоминаю некоторые мрачные Ваши строки, полные отчаяния и безнадежности, и... все-таки, ощущая непринужденный и даже почти равнодушный тон Вашего описания приезда из Москвы в "родные Пенаты", я начинаю убеждаться, что Ваш героизм становится уже чем-то вроде постоянного занятия. Так что к Вашему званию инженера-химика я бы прибавил ученый титул профессора по борьбе с Судьбой. Неудивительно, что в том же письме Вы посвящаете чудесные мысли и строчки нашей дружбе, нашим отношениям. Я понимаю, как дорого самое пустяковое внимание к человеку, вечно барахтающемуся в тисках бытовых и личных неудач. Наши отношения чисты с самого начала и до конца. Наша дружба крепка и содержательна. Но не могу скрыть от Вас, что мое внимание к Вам глубоко огорчает меня ничтожностью его проявлений. И, прося у Вас прощения за мое долгое молчание, я прежде всего проклинаю себя за то, что посмел так долго не отвечать на Ваше замечательное письмо, на радость и светлость Вашего внутреннего состояния, рожденного мыслями о нашей дружбе. Проклинаю себя за то, что, имея возможность гораздо чаще и активнее влиять на Ваше состояние и положение, я это делаю робко и вяло, оставляя Вас часто наедине со страшными лишениями, оставляя Вас часто не только без материальной поддержки, но даже без дружеского сочувствия. В моей жизни, в моей душе имеется одна страшная рана, одна страшная проблема, заключающаяся в двойственности моей жизни, моего бытового существования. Я отгоняю, вследствие своей неспособности решать подобные задачи, тот день, когда эта проблема, нагло представ передо мной и подбоченясь, крикнет мне: "Настал час!" Я живу длинный ряд лет с этой болячкой, разъедающей мои нервы и сознание, и никак не могу ее вылечить. Но в остальном... передо мной жизнь, полная внешнего благополучия, успехов, материального довольства, а иногда даже веселья. Я много помогаю людям, а люди много делают того, чтобы уничтожить во мне мое прекрасное отношение к человеку, к человеческой жизни. Обманывают меня в моих лучших побуждениях. Но Вы? Почему я должен помогать каким-то чужим людям, когда у меня есть дивный человек, далекий друг, помощь которому будет для него не только внешним облегчением, но и громадным внутренним стимулом для веры в жизнь, в людей?

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter