И.Дунаевский, Л.Райнль. Почтовый роман.

Н.Шафер. История одной платонической любви

Все корреспондентки с одинаковым благоговением относились к композитору, но свой долг по отношению к его письмам понимали по-разному. Например, одна из них, располагавшая двумя или тремя сотнями объемных писем (преимущественно музыковедческого характера), передала их в рукописный отдел знаменитой библиотеки с условием хранить в закрытом фонде в течение двадцати пяти лет - значит, исследователи Дунаевского познакомятся с ними лишь в XXI в. Другая корреспондентка хранит большое количество писем в личном архиве, считая, что все мысли, чувства и образы, содержащиеся в них, принадлежат лишь ей одной. Третья вымарала в письмах многие фразы, а некоторые листы вообще уничтожила - не потому, что там были какие-то интимные детали, а потому, что там содержалась критика многих негативных явлений, в том числе антисемитизма. Четвертая... Впрочем, спешу добавить, что мы не должны упрощенно смотреть на эти факты. Письма Дунаевского принадлежат адресатам, и они имеют на них полное право. Вспомним: даже Елена Сергеевна Булгакова, оберегавшая каждое слово своего мужа, тщательно зачеркнула в его письмах все места, которые, по ее мнению, относились лишь к ней лично.

Что же касается Л.С. Райнль, то письмами Дунаевского она распорядилась с потрясающей простотой. Вот что мне рассказал музыковед Д.М. Персон, в свое время опубликовавший фрагменты нескольких писем:

- Полные копии писем, без малейших сокращений, Людмила пересылала мне из Арамиля в Москву. Пересылала небольшими партиями - по мере того, сколько успевала перепечатывать за неделю. Потом приехала в Москву с оригиналами: "Сличите с копиями, я не пропустила ни одной запятой". "Людмила, - говорю я ей, - тут, знаете ли, такие вещи... неужели вы не боитесь посторонних глаз?" - "Боюсь, - отвечает, - даже перед машинисткой было неловко - она могла подумать, что я нарочно рекламирую себя в таком виде. Но еще больше боюсь прикоснуться хоть к одной букве... Понимаете, это уже не принадлежит мне. Это, мне кажется, уже достояние нашей культуры... Вот в своих письмах я многое убрала, уничтожила. А в его письмах - не могу. Когда будете публиковать, сокращайте сами, что хотите, о моей репутации не думайте - лишь бы не навредить Зинаиде Сергеевне... А потом эти письма в нетронутом виде я подарю какому-нибудь музею..."

Таким образом, сама Л.С. Райнль во многом помогла разрешить вопрос об этичности опубликования ее переписки с Дунаевским. Тем более что и в письме к Д.М. Персону от 19 января 1957 г. она, так сказать, документально подтвердила свое решение: "Переписка эта носит большей частью личный характер, но мое мнение таково, что раз она существовала и, тем более, занимала такое большое место в жизни И.О. [...], то выбросить все личное - значит, обеднить образ И.О., не показать его внутреннюю красоту"⁵.

Подобный смелый взгляд на личную переписку уже никого не шокирует в наши дни. И. Коссаковский, например, так комментирует публикацию личных писем Федора Раскольникова к Ларисе Рейснер: "Многие годы утверждалась нелепая традиция - умалчивать о так называемой личной жизни революционеров, выдающихся общественных деятелей. Тем самым замечательные люди, замечательные во всех своих общечеловеческих проявлениях, не столько возвеличиваются, сколько отчуждаются от нас, превращаясь в безжизненные монументы, в безличностные функции и схемы. А ведь у них, как у Федора Раскольникова, как правило, невозможно разграничить "личное" и "общественное", свою единственную жизнь они отдавали без остатка высоким целям и мерили во всех ее проявлениях единственными нравственными критериями. И у них бывали душевные смуты и неурядицы, разгоралась и гасла, иной раз трагически обрывалась любовь, становясь испытанием силы духа, верности идеалам"⁶.

Данная публикация раскроет перед читателями истинную культуру чувств двух великих родственных душ. Говорю "двух", потому что великая душа может проявиться не только в творчестве исполина, но и в житейском поведении простого смертного. Перед нами редкий образец платонической любви-дружбы мужчины и женщины. Эта дружба может быть сравнима лишь с той "высотой", которую мы ощущаем в переписках, скажем, Тургенева и Полины Виардо, Чайковского и Надежды Филаретовны фон Мекк. Кстати, стиль писем Дунаевского, в особенности его начальные обращения к адресату, напоминают письма Чайковского к фон Мекк. Это не случайно. "Сам я, по складу своего творчества, примыкаю к Чайковскому, очень влиявшему на меня", - признался Дунаевский в письме к Л.И. Милявской⁷. И действительно, это влияние обнаруживается не только в ранних фортепианных опусах композитора, но и в таких самобытных, зрелых произведениях, как оперетты "Дороги к счастью" и "Вольный ветер", в многочисленных оркестровых сочинениях, и прежде всего-в вальсах.

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter