|
И.Дунаевский, Л.Райнль. Почтовый роман. Н.Шафер. История одной платонической любви
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |
Л.П.Гроссман как-то заметил, что письма Чехова похожи на его рассказы: они своеобразны по композиции, заострены и расцвечены, как истинное произведение искусства...
Перефразируя Гроссмана, можно сказать, что письма Дунаевского похожи на его песни, а особенно - на его притягательную инструментальную музыку: увертюры, вальсы, симфонические миниатюры... И действительно, вот перед нами письма, поражающие простотой и ясностью в изложении самых сложных проблем человеческого бытия; а вот другие - образцы "сонатной формы" со свободным развитием основных тем в их контрастном сопоставлении; вот третьи - изящные, "воздушные", вызывающие в памяти плавные, чуть-чуть кокетливые движения в ритме благородного танца; вот письма лирико-драматические, проникнутые тихой скорбью... Наконец, к особой категории принадлежат письма радостные, возвышенные, романтичные - такие же, как его солнечные марши...
Еще не так давно Дунаевский подвергался обстрелу именно за "солнечность". Как-то в популярном сатирическом журнале появились такие строки:
Когда по ночам лютовали аресты,
Но, стоны глуша, ликовали оркестры,
Царил Дунаевский, веселый маэстро,
О счастье народа песней пленя, -
Тогда за кого принимали меня?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Меня принимали за дурака!
Такое, мягко выражаясь, предвзятое отношение к творчеству первого классика советской бытовой музыки становилось модным. Тому было много причин, но назову лишь некоторые. В своем раже дискредитировать и сокрушить лакировочное искусство 30-50-х гг. мы начинали путать Дунаевского с Бабаевским, т. е. переставали отличать талантливые, романтические, бескорыстные произведения от бездарных, неуклюжих приспособленческих опусов. Гораздо проще поставить на одну доску роман "Кавалер Золотой Звезды" и кинофильм "Кубанские казаки" (по формальным признакам они вполне заслуживают этого), нежели попытаться выяснить, почему "Кавалера" не читали даже из-под палки, в то время как "Кубанские казаки" всегда шли в переполненных залах, а мелодии Дунаевского из этого фильма (например, "Ой, цветет калина") сразу же стали народными.
Трагедия Дунаевского состояла в том, что он верил Сталину и не понимал, что тот превратил Кремль в преступное гнездовье. Но композитор отлично понимал, что только "за дурака" можно принять того, кто убежден, что в кровавых буднях 30-х гг. жизнь полностью остановилась. Он знал, что люди страдали не только от наветов и пыток, но и от неразделенной любви. Композитор видел, что люди не разучились радоваться жизни - солнцу, весенней траве, новому производственному рекорду (а почему бы и нет?), рождению сына или дочери, хорошему театральному спектаклю, и именно эту жизнь он воспевал. Так рождались крылатые мелодии "Нам песня строить и жить помогает", "Как много девушек хороших", "Широка страна моя родная", "Ох ты, сердце, сердце девичье", "Каховка, Каховка, родная винтовка" и всеми потом поносимый великий "Марш энтузиастов". Так рождались его лучшие инструментальные сочинения, в том числе знаменитая увертюра к кинофильму "Дети капитана Гранта". Так впоследствии родился "Вольный ветер" - единственная советская оперетта, которую музыковеды поставили в один ряд с лучшими творениями Оффенбаха, Штрауса, Легара, Кальмана... Можно ли было упрекнуть Дунаевского в односторонности? Пожалуй, да. Но только не в приспособленчестве, не в "одурачивании"...
Ну, а был ли Дунаевский свободен в своем становлении и развитии как художник? Здесь хотелось бы предварительно процитировать слова Игоря Золотусского о "слепоте несвободы": "Это катаракта, которую только сильные могут содрать со своих глаз. Да и то при условии, что она может покрыть глаза сильных. Крупный талант не слепнет, я не знаю примера, чтоб он сломался, стал петь не свою песню, - могли быть минуты слабости, но родовая черта таланта не слабость, а сила" ("Новый мир", 1989, № 1, с. 239). Думаю, что эти прекрасные слова вряд ли могут быть догматически применены к музыкальному искусству. Как известно, талантливая музыка всегда многозначней словесного текста, для которого она предназначена, а иногда даже вступает в противоборство с ним. Хороши бы мы были, если бы вздумали воспринимать гениальную музыку Шостаковича сквозь призму верноподданнического текста его кантаты "Над Родиной нашей солнце сияет" или эффектного финального хора из кинофильма "Падение Берлина" - "Сталину слава!". А чудесные мелодии Дунаевского мы почему-то начинали воспринимать сквозь призму словесных текстов типа: "Эх, хорошо в стране советской жить!", "Золотыми буквами мы пишем всенародный Сталинский закон", "Нам нет преград ни в море, ни на суше". Нет, я не призываю к замене всех текстов его песен, тем более, что среди них есть немало и хороших. История есть история. Я просто хочу сказать, что если "родовая черта таланта не слабость, а сила", то сила Дунаевского в том, что он прославлял Жизнь наперекор царившей Смерти, т. е. пел свою песню, а не чужую. Философский оптимизм его музыки не имел ничего общего с тем петушиным бодрячеством, которым порой грешили те или иные авторы текстов.
Стpаницы: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |
|