|
Исаак Дунаевский. "Когда душа горит творчеством..." Письма к Р.Рыськиной
Я сейчас не могу ничего Вам написать о делах, о Ленинграде и прочем, так как только вчера приехал, никого не видел и ни с кем не говорил. В Рузе провел 15 дней, полных весеннего очарования, птичьих хоров, чудесного настроения. Написал кое-что из песен, но главным образом слушал музыку природы.
Прочитал "Мужество" Кетлинской, о котором Вы мне когда-то писали. Заинтересовавшись этим автором, я прочитал ее же "В осаде". Потом Вам расскажу свои впечатления.
А пока будьте мне здоровы и радостны. Напишите мне обязательно и скоро.
Ваш И. Д.
19 апреля 1951 г.
Удивительно у Вас задиристый характер, Рая! Какой мне смысл мистифицировать Вас! И почему Вы верите мне меньше, чем нескольким Вашим знакомым, к которым вы случайно обратились за справками по поводу Хайяма?
Хайям стоит рядом с Гафизом и Саади. Может быть, эти фамилии Вам также неизвестны. Нет, кстати, ничего удивительного в том, что в хрестоматиях, по которым Вы и Ваши сверстники учились, этих имен нет. Если Вы взглянете на содержание стихов Хайяма, на поэмы Гафиза и на газеллы Саади, то Вам станет ясно, что наряду с уважением к мощи и мудрости этой древней поэзии Востока, нет надобности в наших советских условиях применять эту поэзию в деле воспитания учащейся молодежи. Вы сами почувствуете, сколько в этой поэзии пессимизма, не годящейся для нас философии, нигилизма, эпикурейства и т.д. "Академия" издавала отдельные книжечки восточных поэтов, но это было в двадцатых годах, и книжечки эти представляют теперь очень большую букинистическую редкость. Я удивляюсь прыти Таджикского издательства, которое сравнительно недавно выпустило рубайяты Хайяма. Думаю,что это больше сделано для того, чтобы доказать, что Таджикистан имеет культурно-национальное право считать Хайяма своим классиком, а не персидским. (Кстати, "рубайят" - значит четверостишие). Кроме того, Хайям может быть повернут к нам своим протестанством против насилия богатых, своим безбожием, своей "пролетарской" идеологией.
Современная молодежь многое знает из того, что ей разрешается знать, но она многого не знает из того, что нужно знать. Я не уверен, что так уж много и охотно у нас читают Гете и Шекспира, Шиллера и Байрона. Я не уверен, что многие знают у нас допушкинскую поэзию, замечательные и богатые по своей своеобразной красоте русские литературные памятники (былины, сказы, труды Кирши Данилова - собирателя древнерусского эпоса, творения Иоанна Златоуста и т.д.). Я наверняка уверен, что мало кто читал неувядаемую "Песню песней" царя Соломона, псалмы Давида или чудесную по своей трогательности "Книгу Эсфири". Это надо знать не для того, чтобы удовлетворить свое стремление к красоте, существовавшей на протяжении всех веков и культур.
Нам совсем не нужно выбирать между Маяковским и Хайямом. Надо знать, что, кроме Маяковского, есть многое и такое, что открывает человеку путь к вечной и неувядаемой мудрости и красоте. Этому у нас не учат, поэтому Хайям лежит в единственном экземпляре на полке библиотеки Университета, поэтому достать у нас замечательный русский перевод А. Эфроса "Песни песней" невозможно ни за какие деньги, ибо все это кануло в прошлое45. На это нет спроса, кроме спроса "Чудаков". Один из таких "чудаков" читал, как Вы пишете, Хайяма по телефону Вашей знакомой, другой "чудак" прислал Вам перепечатанные им самим рабайяты Хайяма. Ну что ж? Меня утешает то, что Пушкин наверняка знал Хайяма. А Куприн поставил перед одной из своих повестей (кажется, "Гранатовый браслет", а может, и другой) целую цитату из "Песни песней":
Положи меня, как печать на сердце своем,
ибо сильна, как смерть, любовь,
и безжалостна, как ад, ревность45.
|