- Да, вещь сделана профессионально, в каком-то смысле даже на уровне восточных опусов Бородина и Римского-Корсакова... Но у тех музыкальная удача связана с тонким проникновением в поэтику и дух Востока, а тут смена метроритмических условий (Светлана показывает "кокетливый" подвижный эпизод, который следует после размеренного движения) вызвана желанием просто не допустить однообразия. И, кроме того, тут нет ничего уйгурского - пьеса сделана в обобщенном восточном стиле. Мелодия вроде бы красивая, даже в чём-то живописная, но написана как бы "со стороны".
Вот именно! "Со стороны!" Светлана, сама того не подозревая, обозначила разницу между произведениями Иванова-Сокольского и музыкой Брусиловского. В одном случае музыка создавалась "со стороны", в другом - в неразрывном единстве с национальной культурой Казахстана, отчего она и стала частью этой культуры.
И я извлёк из своего архива ещё один документ: вырезку из газеты "Целинный край" от 12 ноября 1965 года, где была опубликована моя статья "Подвиг композитора", приуроченная к 60-летию со дня рождения моего незабвенного учителя, с которым я, увы, к тому времени уже не общался более десяти лет. Позволю себе процитировать первый абзац этой статьи:
"Сегодня, когда Евгению Григорьевичу Брусиловскому исполняется шестьдесят лет, как-то трудно представить себе, что было время, когда он ещё не имел никакого отношения к Казахстану: его музыка, взлелеянная лучшими образцами казахского фольклора, овеяна ароматами степных раздолий и горных лугов, и кажется, что в детстве над колыбелью будущего композитора звучали мелодии, которые он впитал в себя вместе с молоком матери-казашки".
Да, такие слова никак нельзя было адресовать Иванову-Сокольскому, при всём уважении к тому, что он сделал полезного для казахстанского искусства. Всё делалось добросовестно и в то же время как бы "со стороны". Даже когда он писал в "русском" стиле - это тоже было заметно. Взять хотя бы упомянутую выше песню "Про Ванюшу-кузнеца". Перед нами типичный псевдонародный опус, где формальное использование фольклорных интонаций никак не может оживить бесцветность музыкального языка в целом. То ли дело "Калина красная", "Деревенька моя деревянная", "За окошком свету мало" (беру первые попавшиеся названия песен в народном стиле), возникшие тоже в профессиональной среде, но ставшие истинно народными. Это случилось потому, что их авторы - поэты и композиторы - занялись не намеренной стилизацией, а просто взяли, да и сами ассимилировались в народной гуще. Отсюда - животворная естественность их песен. Не потому ли англичане попали впросак, когда, снимая фильм "Онегин", они в качестве дуэта Ольги и Ленского избрали песню Дунаевского "Ой, цветёт калина"? Им и в голову не пришло, что эта песня сочинена более ста лет после смерти Пушкина, да к тому же специально для другого кинофильма - "Кубанские казаки". Живая сила народного искусства настолько ярко проявилась в профессиональной песне, что сделала её не отличимой от русского фольклора первой трети XIX века. Вот так же неотличимы многие песни Евгения Григорьевича Брусиловского от казахских народных песен. Подчас не сразу и скажешь, что композитор взял у народа и что народ взял у него. "Шолпан" - это что? Народная песня или песня Брусиловского? Сила и направленность композиторского тяготения целиком растворяются в казахском народном мелосе.
Но ведь что-то защемило, когда полвека спустя я стал вновь воспроизводить "Танец девушки со змеёй"... И тут снова (уж в который раз!) меня начинают одолевать мысли по поводу того, всегда ли мы правы, когда упрекаем современных молодых людей в отсутствии интереса к бытовой культуре прежних лет. Разумеется, нынешняя молодёжь испорчена примитивной попсой и оглушительным роком - это однозначно. Но, может быть, здесь кроется и нечто другое? Может быть, всё то, что старикам кажется идеальным, на самом деле просто сопряжено с их молодыми годами и порождает волнующее состояние души вне зависимости от объективной художественной ценности песни или, допустим, кинофильма? Может быть, при размеренном и прагматичном образе жизни создаются более свободные предпосылки для объективной оценки культуры прошлых лет? Откровенно говоря - не знаю...
Но не могу не досказать, чем закончились мои мучения при разучивании "Танца девушки со змеёй" под руководством Людмилы. Классические пьесы средней трудности оказались где-то на задворках. Две недели подряд я трудился только над "Танцем" и показывал его Людмиле фрагментами. Она часто раздражалась, импульсивно поправляла меня, бдительно следила за "пальцовкой", обозначив её карандашом над нотами, и когда я брал ноту не тем пальцем, буквально хватала меня за руку, заставляя неисчислимое количество раз повторять период, чтобы механически закрепить приём. Если честно, то в техническом отношении запальчивость Людмилы шла мне на пользу, но всё-таки я злился, потому что хотел тренироваться не на Иванове-Сокольском, а на Моцарте, Бетховене и Брусиловском, тем более, что у последнего только что вышел из печати прелестный сборник с несложными фортепианными миниатюрами. Но в доме Иванова-Сокольского нельзя было и заикнуться об этом сборнике... А я уже вечерами втихаря разучивал и "Колыбельную", и "Праздник в колхозе", и "Татарскую гармонику" - и всё у меня шло легко и свободно, без малейшего напряжения и без мрачных попыток преодолеть своё безнадёжное состояние, потому что на душе было приятно и хорошо. Настолько хорошо, что однажды, увлёкшись, я-таки опоздал на последний трамвай и часа полтора шёл пешком до 14-ой линии, а утром досыпал положенное в университете, на лекции по марксизму-ленинизму, уткнувшись в рукав коричневой вельветки Володи Щербакова, который своим высоким станом прикрывал меня от взора преподавателя, вещавшего с кафедры.