Наум Шафер. День Брусиловского

Второй филфак

- Да, вы правы, - сказал Брусиловский и, обратившись к девушке, присевшей рядом с Мельцанским, попросил: - Будьте добры, Светлана, напишите на каком-то клочке мой адрес для товарища... товарища...

- Шафера, - подсказал Мельцанский.

- Для товарища Шафера, - повторил Брусиловский.

Через минуту девушка с очаровательной белозубой улыбкой вручила мне клочок бумаги (он чудом сохранился в моём личном архиве), на котором было написано:

Шевченко, 44, корпус N 2, кв. N 15,
Брусиловский Евгений Григорьевич.

- Вот по этому адресу, - сказал композитор, - пришлите ещё пару вещей. Мне будет интересно узнать, как они соотносятся с вашим "Вечерним вальсом". А потом, если понадобится, мы с вами поговорим особо.

Помнится, что я обрадовался не столько адресу, сколько пронизывающему местоимению в реплике Брусиловского. С вашим! С вашим "Вечерним вальсом"! Поверил!!! Милый Владимир Леонидович, спасибо за стремительную помощь!

Так что же дальше? Вы думаете, что на другой день я сразу же отправил в конверте свои ноты? Как бы не так... На меня навалилось чувство длительного страха: боялся разочаровать Евгения Григорьевича. Ведь успех следует закрепить. Если уж посылать, то только такое, что превысило бы "Вечерний вальс" или, на худой конец, не ниже по уровню. А есть ли у меня такие вещи? О фрагментах из оперы "Печорин", которую мы задумали с поэтом и художником Владимиром Щербаковым (он взялся писать либретто), не могло быть и речи: Брусиловский воспринял бы это как своеобразную хлестаковщину самовлюблённого дилетанта. Что-нибудь из лихих песен типа "Что мне, молодцу, нужда", которые очень нравились усатому университетскому сторожу Донату Евтихиевичу? Смешно! Может быть, "Концертный марш", на который обратил внимание Габит Мусрепов? Надо подумать... А вообще - лучше сочинить что-то новое, умное, уже специально с расчётом на Брусиловского. Это должно быть нечто среднее между "серьёзным" и "лёгким" жанром... И я задумал маленький цикл пьес для скрипки и фортепиано под общим названием "Три старинные итальянские картинки". Воспламенившись, дал волю фантазии. Придумал программу. Первая миниатюра - "Уличный скрипач" (нищий скрипач вспоминает свои молодые годы, когда он соперничал с самим Паганини). Вторая - "Пред ликом Мадонны" (что-то умилённо-возвышенное по мелодии, типа "Аве Мария", но ироничное по содержанию). И третья - "Цыганы на паперти" (темпераментная и, откровенно говоря, кощунственная пляска у входа в храм). Все три эпизода объединялись при помощи образа некой молодой синьоры, которая в начале должна была подать милостыню нищему скрипачу, затем войти в храм и исповедаться пред ликом Мадонны, а потом вместе с цыганами закружиться в огневой пляске прямо на паперти. Получилось чёрт знает что, но я был в восторге от своего замысла: вот уж удивлю Брусиловского!

Попросил Володю Щербакова, своего постоянного соавтора, сочинить стихи на задуманный сюжет. Володя наотрез отказался, сославшись на то, что нас обвинят в космополитизме и исключат из университета.

- И это говоришь ты, который не побоялся создать крамольный текст для "Романса Печорина"! - возмутился я.

- За "Романс Печорина" нас могут обвинить в пессимизме, это не смертельно, - спокойно ответил он. - А если нам пришьют космополитизм, то... то я уже сказал, чем это может кончиться.

- Тогда я обращусь за помощью к Алику Устинову!

- Не горячись. Ты ведь задумал этот цикл в двух вариантах: скрипичном и вокальном. Вот и начинай работать над первым вариантом...

Что оставалось делать? Я приступил к работе... Кстати, в студенческие годы я очень интенсивно осваивал скрипку и не расставался с ней более пяти лет, храня её уникальным способом (заворачивал в старую мамину юбку, поскольку ни в одном магазине не продавались футляры). Каждый очередной экзерсис показывал Володе, который в это время увлечённо трудился над моим живописным портретом. И чем активней он хвалил музыку, тем упорней отказывался писать стихи, ссылаясь на то, что ему трудно раздваиваться. Наконец, терпение моё лопнуло, и текст кое-как настрочил я сам. К концу сентября оба варианта - скрипичный и вокальный - были готовы. И тут здравый смысл мне подсказал, что если я пошлю Брусиловскому только этот цикл, то он получит очень уж однобокое представление о моём творчестве. Надо добавить что-то из своих старых песен и романсов... Да, но ведь композитор просил лишь "пару вещей"... Значит, нельзя обременять его большим количеством опусов, это было бы нахальством. Но, с другой стороны, "пара вещей" - понятие растяжимое. Можно рискнуть послать три или даже четыре вещи. Главное, чтобы они были разностильными. В общем, из "итальянского" цикла я взял только вторую миниатюру - "Пред ликом Мадонны" (закамуфлировав её в скрипичной редакции как "Лирическую песенку"), добавил песню в русском народном стиле "Отпусти меня, родная" (стихи Н. Некрасова), романс "Душа моя мрачна" (из "Еврейских мелодий" Байрона в переводе М. Лермонтова, с приложением великолепного текста на идиш С.Росина) и "Студенческий вальс" (стихи В. Щербакова). Получился ядрёный интернационал. Полагая, что Евгений Григорьевич за эти полгода мог меня забыть, приложил письмо, в котором заново разъяснил, кто я такой и чего хочу. Отправил по почте пакет и стал ждать.

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку
на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter