поется в душещипательном романсе неизвестного автора.
Но мы с тобою сразу стали жить, Не опасаясь пагубных последствий, -
литературно, чуть лукаво корректирует Высоцкий.
Есть у меня кофточка, скоком добытая, Шубка на лисьем меху. Будешь ходить ты вся золотом крытая, Спать на лебяжьем пуху, -
заманчиво прельщает разбойник свою подругу в другой песне, довольно знаменитой и ведущей свой род еще с XIX века.
И если б ты ждала меня в тот год, Когда меня отправили на "дачу", - Я б для тебя украл весь небосвод И две звезды Кремлевские впридачу, -
разглагольствует, не запинаясь, герой Высоцкого. Тут наш бард весело, и, как говорится, одним выстрелом убивает двух зайцев... Помните светловские стихи, некогда известные с музыкой М. Блантера, а ныне с мелодией С. Никитина? -
Сегодня я отдал ей целое небо, А завтра всю землю отдам!
Это было какое-то половодье символических подарков в песенной поэзии 30-х - 50-х годов. Мы отреклись от материальных благ и отводили душу в другом: щедро дарили любимым весь окружающий мир - звезды, луну, солнце, море...
Подарю тебе и звезды, и луну, - Люби меня одну!
Женщины, как видите, тоже дарили. Но чаще получали. Героиня песни "Ясной ночкою" (стихи Е. Долматовского, музыка Б. Мокроусова, 1950), получив в подарок "сады и широкие нивы", вообще отказывается от выяснения любовных взаимоотношений:
Посмотри, милый друг, На садов золотую отраду, Если наша любовь расцветает вокруг, В ней объясняться не надо.
Цитата приведена не для того, чтобы опорочить имя Евгения Долматовского. Здесь речь о том, что профессиональный поэт-песенник тех лет был явно ограничен в выборе метафор. Попробовал бы Евгений Аронович при жизни Иосифа Виссарионовича посулить кому-то в песне кремлевскую звезду - загреметь бы ему, как пить дать, по делу сионистского заговора против "отца народов".
Бедный герой Высоцкого! У него нет ни "кофточки, скоком добытой", ни "шубки на лисьем меху", ни "лебяжьего пуха". А широкие нивы, луна и звезды уже раздарены..., кроме кремлевских. Их-то он и готов подарить, потому что ему противны банальные заимствования. Что еще не раздарено?
И я клянусь - последний буду гад: Не ври, не пей, и я прощу измену, - И подарю тебе Большой театр И малую спортивную арену.
Действительно, таких подарков еще не было. Вот они, эти "два зайца". Герой блатной песни Высоцкого оригинален и выразителен: он в равной степени противопоставлен как образу стандартного уголовника, так и голубому персонажу из эстрадной песни. Даже о попытке самоубийства наш герой рассказывает с восхитительной иронической интонацией:
Из-за тебя под поезд прыгал я, Но, слава богу, не совсем удачно.
Обратите внимание: не "неудачно", а "не совсем удачно". Значит, самоубийство удалось лишь наполовину? Сразу же вспоминаются строчки из старинной "блатной" песни "Поеду я в город Анапу":
И брошусь под поезд я дачный, Улыбаясь из-под колес...
Готов утверждать, что эта песня - тоже литературного происхождения. В ней, как и в опусе Высоцкого, наблюдается не стилистическая неряшливость, а н а м е р е н н о е искажение смысла с целью добиться неожиданного комического эффекта. Здесь, несомненно, есть элемент игры. Но это такая игра, в которой заложено неприятие стандартного мышления. Кстати, по мнению Л. Аннинского, и сама "тюряга" возникает в раннем творчестве Высоцкого "как игра, как стилизация, как гротеск": в конечном итоге она приводит к созданию "образа народного бунтаря, яростного, идущего напролом, требующего немедленной справедливости..." Этот вывод не искусствен; ведь персонажи ранних "игровых" песен Высоцкого находятся в постоянном конфликте с теми, кто живет по трафарету!
В нашей печати уже фиксировались факты, свидетельствующие о том, что реальный уголовный мир не принял условного мира блатных песен Высоцкого: люди, привыкшие к "лобовым" восприятиям, плохо ощущают подтекст. Но мне хотелось бы напомнить, что сам Высоцкий порой противился таким фактам. Можно снова сослаться на его "Роман о девочках": "Колька Коллега, вернувшись из лагеря, привез с собой новую песню - "Ребята, напишите мне письмо"... По мнению автора, зэки любили его песни и пели их "С чувством".
Что можно сказать по этому поводу? Песни нашего барда настолько многослойны, что самый неискушенный слушатель что-нибудь из них да извлечет - пусть поверхностно, путь только no-скоморошьи. Результаты бывают и огорчительными - я имею в виду те случаи, когда Высоцкий становится объектом повышенного интереса примитивистов, прельщенных показной развязностью персонажа и не видящих за этой развязностью ни второго, ни тем более третьего плана. Но если примитивистам еще можно простить такой, мягко выражаясь, односторонний подход к творчеству барда, то как можно простить интеллектуалам С. Куняеву и В. Бондарен ко их суждения о с о з н а т е л ь н о м служении Высоцкого многоликому обывателю? Что это: полное совпадение вкусовых ощущений у "шашлычников" и у многоуважаемых интеллектуалов или с о з н а т е л ь н а я клевета на знаменитого барда?